«Ленинская теория отражения и современная наука».
Москва, 1966, с. 263-284

Философия меньше всего заинтересована в том, чтобы поставить развитию кибернетики - этой важной отрасли современной техники и ее теории - какие-либо раз и навсегда заказанные пределы. Установление «границ познания» вообще дело неблагодарное и марксистско-ленинской философии, в отличие от неокантианской, несвойственное.

Если где-то и положены «пределы» развитию кибернетики, то не со стороны философии, а скорее со стороны тех неверных представлений относительно природы мышления, относительно связи мышления с материальными механизмами мозга и с внешним миром, которые когда-то проникли в кибернетику и мешают ей развиваться.

Мечтая о мыслящей машине, столь же, а может быть, и еще более совершенной, чем человек, многие кибернетики исходят из представлений, будто мыслит мозг . Поэтому им кажется, что достаточно построить модель мозга , чтобы получить и искусственное мышление.

Увы, нет. Ибо мыслит не мозг, а человек с помощью мозга. Тем теоретикам, которые не усматривали большой разницы между тем и другим, Л. Фейербах уже более ста лет назад предлагал проделать несложный мысленный эксперимент. Попробуйте вырезать мозг из тела человека, положите его на тарелку и посмотрите – будет ли он мыслить?

Конечно же, он будет мыслить так же мало, как любой телеграфный столб или плесень, распластанная на камнях далеких планет.

Дело в том, что для возникновения такой функции, как мышление, требуются еще кое-какие материальные предпосылки, кроме структурно приспособленного к тому мозга. В частности это органы, обеспечивающие чувственно-предметный контакт этого мозга с вне его находящимся миром, что-нибудь вроде глаз, ушей, осязающих рук и других «внешних рецепторов». Или выражаясь языком кибернетики, мозгу, чтобы он мыслил, требуется еще и непрерывный поток «информации». Иначе он быстро затормаживается (засыпает).

Может быть, делу может помочь система искусственных органов восприятия? Предположим, что к нашему гипотетическому искусственному мозгу присоединен сверхсовершенный «персептрон». Допустим даже, что мы снабдили этот мозг и всеми остальными органами, обеспечивающими его самостоятельную активную жизнедеятельность, - создали искусственную модель всего человеческого организма в целом.

Безразлично даже, из какого материала эта модель, это искусственное существо будет сооружено, из железа или из белка.

Будет ли она «мыслить»? Нет. В этом отношении наука располагает фактическими доказательствами. Наблюдались не раз организмы, обладающие и здоровым мозгом и всеми прочими органами, но не мыслившие. Не мыслившие потому, что тут отсутствовала одна важная материальная же предпосылка мышления, находящаяся вне организма, - развитая человеческая цивилизация.

Маугли и Тарзан существовали не только в воображении кинематографистов и поэтов. Таких тарзанов, вскормленных и воспитанных животными, люди вылавливали не раз и не два. И эти тарзаны были весьма мало похожи на своих голливудских тезок. Строго говоря, это вообще были не люди. Даже на двух ногах они ходить не умели. Это были уродливые животные, не обладавшие не только мышлением, но даже и элементарными проблесками сознания.

Материалистическая философия и психология давно установили то принципиальное обстоятельство, что способность мыслить не наследуется человеком вместе с мозгом, что эта способность не «закодирована» в нем генетически, биологически. Она «наследуется», передается от поколения к поколению совсем другим путем - через формы предметного мира , созданного трудом, через тело цивилизации . Чтобы отдельный мозг обрел способность мыслить, его обладатель должен быть с детства включен в систему общественно-человеческих отношений и развит в согласии с ее требованиями и нормами. Приучаясь активно действовать с вещами окружающего мира сообразно нормам культуры, человек только и становится человеком - обретает способность ходить на двух ногах, говорить и мыслить...

Способность использовать свой мозг для мышления, - так же, как и руки для труда, как язык для говорения, - это от начала до конца, на все сто процентов, общественный продукт , деятельная функция общественного человека. Эта функция определяется не самой по себе морфологической организацией тела индивида, а организацией той грандиозно сложной системы, которая на языке науки именуется «совокупность общественных отношений между людьми». И эта система включает в себя, кроме массы людей, связанных между собою взаимными отношениями, еще и всю ту совокупность орудий труда, машин и предметов потребления, в производстве коих эти отношения только и формируются.

«Мышление» есть деятельная функция этой системы. Производная от ее структуры, от ее «морфологии», от ее организации, от ее потребностей и возможностей. Сам мыслящий индивидуум - только орган этой системы.

Поэтому степень и мера развития способности мыслить в отдельном индивидууме определяются вовсе не его индивидуально-морфологическими особенностями, а совсем иными обстоятельствами. И прежде всего объемом той сферы (области) культуры, которую этот индивидуум лично усвоил, превратил в личное достояние. Последнее же определяется опять-таки не биохимическими особенностями его тела, а только социальными условиями - формой разделения труда . Мышление всегда было и остается индивидуально осуществляемой функцией общего всем людям тела цивилизации.

Поэтому, чтобы создать искусственный ум, хотя бы равный человеческому, придется создавать не только и не столько модель отдельного человеческого существа, сколько модель всего грандиозного тела культуры, внутри которого весь индивид с его пятнадцатью миллиардами мозговых клеток сам представляет собой только одну «клетку», которая сама по себе мыслить способна так же мало, как и отдельный нейрон... Поэтому-то, если вы хотите сотворить искусственный ум, равный человеческому, вы должны создавать не одно-единственное искусственное существо, а целое сообщество таких существ, обладающее своей собственной культурой, т.е. целую машинную цивилизацию, столь же богатую и разветвленную, как и «естественная» - человеческая...

Кроме всего прочего, эта искусственная цивилизация должна быть абсолютно самостоятельной по отношению к человеческой, должна развиваться без помощи человека. Иначе она так и останется лишь несамостоятельным, лишь производным отростком человеческой культуры и человеческого мышления, а искусственный ум – всего-навсего «кусочком» человеческого ума, зависимым от него и в целях, и в средствах, и в материале...

И эта система должна преследовать свои собственные цели, независимые от целей человека и человечества. Иными словами, она должна быть «самоцелью», должна рассматривать свое собственное «самоусовершенствование» как единственную задачу и цель, должна осуществлять расширенное воспроизводство самой себя. Она должна развивать внутри себя и свои внутренние противоречия, ибо иначе она будет лишена самодвижения, стимула к активности.

Стало быть, вселить искусственный ум, хотя бы равноценный человеческому, в одну-единственную машину - это значит создать на Земле целую машинную цивилизацию, конкурирующую с нашей человеческой.

Абстрактно рассуждая, это сделать можно, но при указанных условиях и предпосылках, научно выясненных подлинным, а не медицинским или кибернетическим «материализмом» в понимании природы мышления.

Правда, можно пойти и по другому пути - попытаться создать такую машину, которую можно было бы включить в качестве полноправного члена в нашу, в готовую, в естественно развившуюся человеческую цивилизацию и развить в «мыслящее» существо на основе человеческой духовной культуры. Но тогда это существо пришлось бы сделать абсолютно подобным нам, живым людям. Его пришлось бы снабдить всеми без исключения органами, с помощью которых живой человек приобщается к готовой культуре и ассимилирует ее. Включая те органы, которые позволяют испытывать половую любовь к человеку противоположного пола и вызывать ответное чувство. Иначе для этого искусственного существа останется закрытой дверь в такую область человеческой духовной культуры, как поэзия и искусство. В результате мыслить на уровне живых людей оно не сможет и останется только ущербным уродцем в семье людей, ибо искусство и поэзия - это не праздная забава, а форма развития воображения. Но без воображения ни о каком подлинно творческом мышлении речи быть не может.

Кроме того, это искусственное существо не может и не должно быть создано «готовым», ни в смысле «программы» его действий, ни даже в смысле «структуры» его органов, включая прежде всего мозг. Ибо реальный человеческий мозг «структурно» как раз тем и отличается, что он максимально освобожден от цепей биологически унаследованных схем действия и именно поэтому способен к выполнению любой схемы действия, диктуемой ему постоянно меняющимися условиями, - тем, что сама «структура» его есть прижизненное образование, формируемое в согласии с «функциями». Здесь «структура» есть производное от «функции», а не наоборот. Но функции, выполняемые мозгом, определяются всей совокупностью исторически развивающихся условий деятельности человека со всеми драматически-противоречивыми коллизиями внутри этих условий. Поэтому и искусственный мозг должен обладать способностью радикально изменять любую из схем своей прежней деятельности, а, стало быть, и обеспечивающую ее «структурную схему».

Короче говоря, эта «структура» должна быть способной к полной перестройке всех своих схем, иными словами, абсолютно пластичной, т.е. универсальной, «формой (всех возможных) форм». Таков именно реальный человек и его мозг.

Стало быть, если вы хотите создать искусственный ум на этом пути, будьте добры создать искусственно абсолютную копию живого человека и не забудьте снабдить его не только всеми «плюсами», но и всеми «минусами» человеческой породы, иначе вы его не сумеете подключить к аккумулятору нашей цивилизации.

В одной из своих статей академик Колмогоров сказал: «В шутливой форме: возможно, что автомат, способный писать стихи на уровне больших поэтов, нельзя построить проще, чем промоделировав все развитие культурной жизни того общества, в котором поэты реально развиваются» .

Мы думаем, что это нужно утверждать не в шутливой форме, а в самой серьезной, и не только про поэтов, а и про математиков, и про людей, занятых планированием народного хозяйства, и про любого человека, если он действительно мыслящий индивид.

Мечтать о создании машин «умнее человека» можно на одном из двух путей, которые мы проанализировали. Можно, если вдохновиться лозунгом - «машина для машины». Можно, как можно создавать «искусство для искусства», «науку ради науки», «технику ради техники». А не ради человека, не во имя его развития. Можно, если - сознавая или не сознавая - прочно стать на почву технократических предрассудков, с точки зрения которых живой человек - лишь сырье и «средство» развития техники, а не самоцель.

Альтернатива здесь неумолима. Либо технику (кибернетическую или некибернетическую) рассматривают только как средство , только как орудие выполнения человеческих целей, либо она превращается в самоцель, а человек – в средство, в сырье.

Можно так мыслить? Можно. К сожалению, некоторые теоретики так и мыслят. Но такой способ мышления философски-теоретически не оправдан.

Человек остается человеком, а машина - машиной. И вопрос о взаимоотношениях человека и машины - это прежде всего социальный вопрос, а вовсе не кибернетический. И этот вопрос не исчезает, не снимается с повестки дня, когда некоторые горячие головы из числа поклонников кибернетики объявляют, что человек - это тоже машина, и, стало быть, превращают острейшую социальную проблему в семейное дело двух машин... А тогда это вопрос и в самом деле выглядит чисто технически.

Стараясь дать научное обоснование «мыслящей машине», некоторые философы апеллируют к новейшим достижениям математики и математической логики. Но стоит присмотреться к таким аргументам внимательно, как сразу обнаруживается, что они предполагают - в качестве условия своей доказательности - именно то, что с их помощью хотят доказать. А именно - крайне упрощенные и приблизительные представления о человеческом мышлении. Вот пример.

Л.Б. Баженов в статье «О некоторых философских аспектах проблемы моделирования мышления кибернетическими устройствами» всерьез полагает, что все аргументы против возможности создать искусственное мышление легко отметаются простой ссылкой на авторитет теоремы Маккаллока–Питтса: «Теорема Маккаллока–Питтса утверждает, что любая функция естественной нервной системы, которая может быть логически описана с помощью конечного числа слов, может быть реализована формальной нервной сетью. Это означает, что нет таких функций мышления, которые, будучи познаны и описаны, не могли бы быть реализованы с помощью конечной формальной нервной сети, а значит, и в принципе воспроизведены машиной» .

Чтобы принять этот аргумент в качестве доказательного, требуется принять на веру следующие предпосылки: 1) что «мышление» - это «функция естественной нервной сети» без указаний, в чем именно заключается специальная характеристика этой частной функции «нервной сети», в отличие, скажем, от зубной боли; 2) что эта расплывчатая «функция» должна быть «логически описана с помощью конечного числа слов», т.е. представлена в виде формально-непротиворечивой системы терминов и высказываний; 3) что такое «описание» и есть исчерпывающее познание «мышления», т.е. современная ступень развития логики как науки.

Если все это принять на веру, то аргумент «от Маккаллока–Питтса» действительно доказывает то, что с его помощью хотят доказать. Если же о «мышлении» иметь более конкретные и содержательные представления, то теорема Маккаллока–Питтса доказывает возможность его замоделировать в машине ничуть не больше, чем теорема Пифагора.

Теорема Маккаллока–Питтса действительно устанавливает, что в виде «формальной нервной сети» можно реализовать любую из тех «функций естественной нервной сети», которая принципиально поддается «логическому (тут - формально-непротиворечивому) описанию с помощью конечного числа слов». Не рискнем оспаривать самое эту теорему.

Но ведь за всем этим остается еще маленький, но весьма коварный вопросец, - а представляет ли собою «мышление» такую функцию, т.е. поддается ли оно такому «описанию»?

Только не надо забывать, что тут имеется в виду именно мышление , а не какая-либо частная «конечная» форма или случай его применения. Логика как наука давно убедилась, что создать формально-непротиворечивое «описание» всех логических форм не так легко, как пообещать. Более того, у логики имеются серьезные основания для утверждения, что эта затея так же неосуществима, как и вечный двигатель. И неосуществима по той причине, что формально-логическая непротиворечивость описания каждой частной формы работы интеллекта неизбежно компенсируется противоречивостью внутри полного «синтеза» всех этих частных логических форм, внутри логики в целом.

Это прекрасно понял уже И. Кант, в своей «Критике чистого разума» показавший, что мышление в целом всегда диалектично, противоречиво, чем и открыл новую главу в истории логики как науки. Той самой логики, которая с некоторых пор видит в противоречии основную логическую форму реального развивающегося мышления и доказывает, что это реальное мышление осуществляется именно как процесс выявления и разрешения противоречий внутри каждой «частной» сферы мышления, внутри каждой «конечной» сферы познания. Что это так - доказывает не только логика, но и реальный опыт развития науки.

Конечно, словесное описание любой искусственно ограниченной сферы применения мышления можно сделать формально-непротиворечивым. Но только потому, что такое описание не есть мышление, каждый шаг которого вперед по пути познания заключается именно в «снятии» каждого ранее установленного «описания» с его формализмами.

Из этого можно сделать важный вывод. Если вы очень уж хотите «промоделировать» реальное мышление, то вы должны прежде всего научить «формальную нервную сеть» выносить «напряжение противоречия», состояние «А = не А», в виде которого всегда выражается внутри формально-непротиворечивой схемы ее противоречие с реальным конкретным многообразием явлений природы и истории, т.е. именно факт ее собственной «конечности», разрушаемой каждым новым актом действительного мышления .

Если вам удастся создать искусственный интеллект, который при проявлении внутри него логического противоречия не впадал бы в состояние истерического самовозбуждения, разрушающего всю схему его работы, а, наоборот, только тут и начинал бы осуществлять свою специальную «функцию», то вы сделали бы первый шаг по пути «моделирования» реального человеческого мышления.

Но эту возможность исключает сама формально-математическая логика, для которой «логическое противоречие» - это чисто деструктивная форма, разрушающая «конечную» схему, а вовсе не философия, не логика, для которой противоречие – это конструктивно-регулятивный принцип реального (творчески-человеческого) мышления.

Обо всем этом, как видно, начисто забыл Л.Б. Баженов. Доказал он с помощью авторитета Маккаллока–Питтса только одно - что в машине возможно воспроизвести лишь машинообразные функции интеллекта, но ни в коем случае не сам интеллект, как «функцию», специальная характеристика которой заключается именно в постоянном процессе «снятия» любой конечной схемы, в выявлении логических противоречий внутри этой схемы и их разрешения путем дальнейшего исследования конкретной действительности , именно самой действительности.

Доказал он только одно: что ум, равноценный реальному человеческому, можно создать только на основе диалектической логики и ни в коем случае не на основе аксиом и постулатов логики формально-математических построений. Эти аксиомы и постулаты, включая теорему Маккаллока–Питтса, доказывают как раз невыполнимость его мечтаний.

Но можно ли рассматривать «человека» как очень сложную, очень совершенную «машину»? Можно. Но только с тем же самым правом и с теми же ограничениями, с которыми зоолог рассматривает человека как весьма развитое «млекопитающее», а геометр - как ужасно замысловатую пространственную фигуру.

Специальные понятия кибернетики как раз и выделяют в человеке лишь те черты (признаки, определения), которые ему одинаково общи с машиной. Соответственно абстрактно определяется в этих понятиях и сама машина.

Но именно поэтому конкретной специфики ни того, ни другого - ни человека, ни самой машины - эти понятия принципиально выразить и не могут. Как раз от нее-то они и отвлекаются с самого начала.

Поэтому не удивительно, что в специальных понятиях кибернетики нельзя даже вообще поставить , а не только решить вопрос о реальных взаимоотношениях человека и машины, как двух реально различных «систем».

Кибернетика не дала и не может дать всеобщего определения не только «человека», но и «машины». Эти вещи вообще находятся за пределами ее специальных задач и понятий и могут быть определены лишь в системе реального взаимодействия человека с машиной, включая сюда исторически сложившуюся систему общественного разделения труда и все следствия, которые она за собой влечет.

И вот что выходит, когда определения, правомерные и точные до тех пор, пока их применяют внутри самой кибернетики, для ее собственных внутренних надобностей, принимают за всеобщие научно-теоретические определения человека и машины.

«Как известно, в кибернетике машиной называют систему, способную совершать действия, ведущие к определенной цели. Значит, и живые существа, человек в частности, в этом смысле являются машинами» , – пишет от имени кибернетики (и, надо думать, с полным основанием) академик С. Соболев.

В этом смысле - да, конечно. Но только в этом. А вот что получается, если «этот смысл» посчитать за единственно научный и вообразить, будто кибернетика дала, наконец, подлинно научное определение «машины», а все прежние определения объявить донаучными и ненаучными.

В этом смысле человека придется называть «машиной». Но тогда вы утрачиваете право называть «машинами» паровоз, автомобиль, прокатный стан и вообще любую из существующих или когда-либо существовавших машин, ибо, «как известно», к каким-либо целесообразным действиям эти «системы» способны так же мало, как любая палка или булыжник. Действия, «ведущие к определенной цели», производят вовсе не они, а только человек, приводящий их в движение и управляющий ими сообразно своей целесообразной воле.

Таким образом, понятие «машины», сформулированное академиком С. Соболевым, относится только к человеку как к субъекту целенаправленной (т.е. разумной) воли и ни к чему более. Да еще, может быть, к тем фантастическим машинам будущего, о которых грезят некоторые (отнюдь не все) кибернетики, а больше всего, подвизающиеся около кибернетики.

К существующим, к реальным машинам это понятие неприменимо. Следовательно, и «машинами» их называть нельзя. Тогда для них надо придумывать новое название. Проще всего, пожалуй, называть их впредь «человеками», ибо это название, как выяснилось, остается безработным с тех пор, как человека назвали «машиной».

Но это - в шутку. А если всерьез, то настоящие, фактически существующие, а не воображаемые машины предполагают человека как систему, которая отличается от них именно способностью действовать по «целевой» (а не по «причинной») детерминации.

Вне этой системы (т.е. вне и без человека) и паровоз, и счетно-решающая машина, и вся вообще современная техника никакая не «машина», а просто груда ржавеющего металла, просто одно из тел природы, всецело подвластное действию простых физико-химических закономерностей (окисления, выветривания и т.п.). Без человека и вне человека - это «машина» только по названию и то ненадолго, как рука, отрезанная от тела

Если же иметь в виду не название , а научное понятие «машины», относящееся как к прошлым и настоящим, так и ко всем будущим машинам, то наука такое имеет. Машины - это «природный материал, превращенный в органы человеческой воли и ее деятельного проявления в природе. Они суть созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, опредмеченная сила знания» .

Вот это, в отличие от кибернетического, и есть всеобщее , научно-теоретическое определение понятия «машины». Под него подводится без всяких казусов все прошлое, настоящее и будущее многообразие действительных машин. И не подводится человек.

Конечно, можно представить себе и такие машины, в изготовлении которых мозг и рука человека непосредственного участия принимать не будут. Можно даже показать необходимость этого в будущем. Но это не меняет дела. Пока машина остается машиной, она остается только искусственно созданным органом общественно-человеческой разумной воли, средством ее деятельного проявления. И в этом смысле - органом человеческого мозга, ибо под «мозгом» Маркс всегда имел в виду не только и не столько орган тела индивида, сколько орган общественно-человеческой разумной воли, общественно-человеческих потребностей и идеально выражающих эти потребности «целей».

Ну, а что если когда-нибудь будет создана машина, которая уже не будет подводиться под вышеприведенное понятие, не будет соответствовать тем определениям, которые перечислены в приведенной дефиниции «машины»? Тогда, конечно, ее уже не назовешь «машиной». Это будет уже что-то совсем другое. Что именно? На этот счет можно сколько угодно фантазировать, но уже за пределами науки.

Если же придерживаться этих пределов, то «машину», которая не годится в качестве средства реализации разумной воли человека, не может служить послушным «органом человеческой воли», всякий здравомыслящий человек постарается поскорее отправить в переплавку, на слом. А еще проще такое устройство вовсе не делать. Так до сих пор и поступали все люди, находящиеся в здравом уме и памяти, даже не будучи знакомы с марксистским понятием «машины».

Однако возможен и еще один вариант, с некоторых пор полюбившийся авторам фантастических романов. А именно: такая «машина» не желает отправляться в переплавку, не желает более подчиняться человеческой разумной воле, не желает быть лишь ее орудием, а желает служить целям своего собственного самоусовершенствования. Она начинает осуществлять расширенное воспроизводство себе подобных и подчиняет все отрасли производства этой эгоистически-машинной цели. Она выходит из подчинения своему творцу и грозит его раздавить, если он попытается стать ей поперек дороги, помешать ей превратиться в цель и сердцевину всего производства, если он захочет напомнить ей, что она только средство и орган его воли.

Фантазия, жупел, придуманный злокозненными противниками кибернетического прогресса? Увы, нет. Если бы это было только фантазией, к этому можно было бы относиться снисходительно - пусть себе мечтают люди, если им это нравится.

Однако, в этой фантазии лишь отражается реальная машина. Беда в том, что эта машина давно существует, ее не надо изобретать и строить. Она уже давно вышла из подчинения своему творцу, человеку. Она уже давно преследует свои собственные цели, уже давно превратилась в самоцель, а человека рассматривает как средство и сырье своего собственного самоусовершенствования. Более того, она давно научилась использовать человека с его мозгом в качестве своей собственной «частичной детали», научилась подавлять его волю и угнетать его разум.

Устройство этой - к сожалению, вовсе не фантастической - машины уже сто лет назад детально познано и описано в известном сочинении, которое называется «Капитал».

Капитализм - это и есть производство ради производства, и есть грандиозная машина, превратившаяся в самоцель, а человека превратившая в средство, в сырье производства и воспроизводства своего ненасытного организма. Эта грандиозная машина, состоящая из миллионов частичных машин, вышла из-под контроля человеческого разума и воли, она стала умнее и могущественней, чем любой отдельный человеческий индивидуум, играющий в ней незавидную роль винтика.

И свою власть эта «большая машина» осуществляет с помощью своих «дочерних систем» - с помощью государственно-бюрократической машины, с помощью военной машины, с помощью полицейского аппарата, машины голосования и т.д. и т.п.

И это вовсе не игра словами. Бюрократическая или военная машина – это машины в совершенно буквальном, а вовсе не в фигуральном смысле этого слова. Все это - системы, работающие по строго заштампованным алгоритмам, преследующие строго запрограммированные в них цели и такие же бездушные, как любая мясорубка. А белковое вещество человеческого мозга играет в их устройстве роль частичной детали, обеспечивающей им «самосознание».

Попробуйте взглянуть на бюрократическую, военную и другие «социальные машины» глазами кибернетики и вы сразу же убедитесь, что они подходят под кибернетические представления о машине гораздо лучше и точнее, чем типографская или хлопкоуборочная машина. Бессилие человеческого индивидуума перед лицом этого вышедшего из-под контроля людей аппарата, этого «демона машинерии» и рождает на Западе всяческую мифологию.

Люди темные с помощью власти этой машинной демонии ждут спасения от второго пришествия. Люди с высшим образованием возлагают свои надежды на сошествие в грешный мир некоего научно-сверхмудрого управителя, эдакого электронного Лоэнгрина, поскольку в мудрости живых управителей они порядком разочаровались. Грядет-де такой и сразу наладит с математической точностью все человеческие взаимоотношения – и пропорции производства рассчитает, и от кризисов избавит, и вообще рай на земле учредит, даже подходящую жену подберет каждому.

Но тут же начинают одолевать сомнения, а вдруг этот кибернетический Лоэнгрин в конфликте между человеком и машинами займет сторону врага? Ведь он тоже, что ни говори, машина.

Вот и крутятся рассуждения такого рода вокруг проблемы: может ли человек создать искусственный ум умнее своего собственного ума и не рискованно ли это делать?

В итоге сама проблема, поставленная на этой почве, начинает трагически напоминать старинный каверзный вопросец, выдуманный когда-то не в меру усердными друзьями теологической схоластики, может ли всесильный бог создать такой камень, который сам же не в силах будет поднять?

Так что в социальном плане проблема «человек - машина» стоит совсем по-иному, нежели в чисто кибернетическом. В этом плане речь идет не о том, чтобы сотворить машину, которая была бы умнее, сильнее и совершенней человека, а о том, чтобы самого живого человека снова сделать умнее и сильнее всего того созданного им мира машин, который вышел из-под его контроля и поработил его; чтобы превратить человека из сырья и средства технического прогресса, из детали «производства ради производства» в высшую цель этого производства, в самоцель, а социальную машину опять поставить на место - на роль средства и органа человеческой разумной воли. Это проблема социальная, и об этом забывать ни на секунду нельзя.

Западная техническая интеллигенция, в том числе и кибернетически-математическая, потому и запуталась в проблеме «человек - машина», что не умеет поставить ее правильно, т.е. как социальную проблему, как проблему отношений человека к человеку, опосредованных через материальное тело цивилизации, в том числе и через машинную современную технику современного производства.

В свете марксистско-ленинского учения, в общетеоретическом плане выход из сложившейся ныне ситуации найден уже в «Капитале». Выход этот, как известно, заключается в коммунистическом преобразовании всей системы отношений человека к человеку , в создании таких условий, внутри которых каждый член общества, а не только его привилегированные слои, имел бы все реальные, материально и духовно обеспеченные условия для всестороннего развития, для овладения всеми высотами интеллектуальной и физической культуры; условия, при которых каждый индивид, а не только избранные счастливцы, превращался бы в ходе своего развития в полноправного представителя всеобщей, общественно-человеческой, разумной воли и не позволял бы никому монополизировать право выступать от ее имени.

При этих условиях, как показали Маркс и Ленин, только и исчезает необходимость в особом, стоящем над обществом, аппарате управления людьми - в государственной машине и ее дочерних системах, - исчезает вообще особый аппарат управления людьми , а его место занимает управление вещами, машинами . А люди согласно той же теории, должны управлять собою сами, на началах полного самоуправления.

Предпосылкой и conditio sine qua non ликвидации государственной машины, управляющей людьми «сверху», является - как тоже известно - полное и всестороннее развитие способностей каждого человека, ибо только такие люди не будут нуждаться в управлении собою «сверху». Пока этого еще нет, остается необходимость и в государстве, как особом аппарате. Это прекрасно объяснено в другом научном труде - в книге «Государство и революция» В.И. Ленина. Для читавшего эту книгу ясно, что генеральной линией коммунизма остается курс именно на уничтожение государства, как особой сферы разделения труда, как особого аппарата управления людьми.

Когда некоторые люди думают, что вся проблема заключается в том, чтобы просто заменить нынешние государственные органы мыслящими - планирующими и управляющими - машинами , ящиками вроде холодильников, они становятся на почву своеобразной кибернетически-бюрократической иллюзии, мифологии. Они думают, что коммунизм можно построить на пути математически-электронного усовершенствования нынешней системы отношений, т.е. на пути увековечивания нынешнего положения дел , на пути передачи нынешних управленческих функций государственной машины не демократически организованному человеческому коллективу, а другим машинам.

А это - чисто технократическая иллюзия, которая ничуть не лучше и ничуть не умнее, чем иллюзия классических бюрократов. Стопроцентного бюрократа, конечно, можно заменить машиной. А еще легче просто отправить его на пенсию. А вакантную должность не замещать машиной с теми же функциями, а попросту ликвидировать, сделав тем самым шаг по пути передачи управленческих функций демократически организованному коллективу живых людей. Ибо только этот путь и ведет к созданию «такого порядка, когда все более упрощающиеся функции надсмотра и отчетности будут выполняться всеми по очереди, будут затем становиться привычкой и, наконец, отпадут, как особые функции особого слоя людей» .

Ведь в мире, который мы строим, будут обитать и строить свои взаимные отношения не «математики», «официанты», «политические деятели», «скрипачи», «философы» и тому подобные персонажи, обреченные исполнять ту или иную частную функцию, а живые и при том всесторонне развитые люди. Люди, каждый из которых шире и богаче любой «частной функции», которые умеют смотреть, скажем, на математику глазами человека, а не на человека глазами математика.

Нынче же довольно часто происходит как раз наоборот, и профессиональный кретинизм, принимающий себя за высшую добродетель, это очень серьезная и заразная болезнь. С этой болезнью и связана склонность к мифологии в плане социального мышления, в частности и стремление превратить кибернетику - очень хорошую на своем месте науку - в очередную панацею.

Не случайно и то, что именно в среде неумеренных, «отчаянных» кибернетиков то и дело раздаются призывы к повороту средней школы на путь углубления узкого профессионализма, на путь фуркации, на путь создания особо привилегированных школ для особо одаренных вундеркиндов и т.п. Совсем не случайно кибернетическая мифология срастается даже с мечтаниями об искусственной селекции математических талантов, о выведении наследственно-одаренной математической элиты, своего рода дворянства кибернетической эры и т.д. и т.п., с рассуждениями о «генетически-биологическом кодировании» математических способностей и прочей, мягко выражаясь, чепухой.

Теоретически же разработанный тезис научного коммунизма относительно «всестороннего развития личности» сторонникам этой мифологии неизбежно начинает казаться «утопией», «поэзией» и т.д. Это, увы, не выдумка.

Вряд ли надо доказывать, насколько далеки эти идеи от научного понимания путей и перспектив социального прогресса, разработанного Марксом и Лениным. Но всерьез и громко сказать об этом нужно. Нужно ясно понять, что получается, когда из кибернетики - этой важнейшей научной и технической дисциплины - хотят сотворить новую религию с новым богом и прочими атрибутами.

Если оставаться на почве тех социальных перспектив, которые очерчены теорией научного коммунизма, современное положение дел характеризуется вовсе не тем, что у нас не хватает для полного счастья только машины умнее человека, а как раз наоборот, что мы еще не успели создать всех условий для полного и всестороннего развития каждого члена общества, каждого человека, тем, что живые люди еще слишком часто вынуждены исполнять чисто машинные функции. В полном освобождении человека от таких функций коммунизм и рассматривает свою цель в плане технического прогресса.

Поэтому-то и кибернетика здесь хорошо знает, что и как ей делать, какие именно машины ей конструировать, чтобы поскорее освободить живого человека от тяжести однообразно-машинного труда, от работы по штампу, по шаблону, по жестко закодированной программе. Чтобы живой человек мог посвятить все освободившееся время труду подлинно человеческому, труду в плане научного, технического, художественного, социального творчества .

Именно поэтому каждый живой человек радуется, когда кибернетика обещает ему в самом скором времени освобождение от тяжести машинообразной работы и передать этот труд машинам. И именно по той же причине каждый живой человек нашего общества испытывает естественный и вполне законный протест, когда некоторые не в меру усердные друзья кибернетического прогресса вместо этого сочиняют сказки про машину умнее человека и обещают сотворить электронного Пушкина, электронного Ботвинника и электронного Шостаковича, а вместо министерства поставить ящик, который и будет-де управлять экономикой лучше людей...

Слушая такие речи, даже позавидуешь машине, о которой так нежно заботятся. Ибо ее хотят осчастливить теми достоинствами, которых лишено еще, к сожалению, огромное большинство живых людей на земном шаре, вместо того чтобы всем живым людям помочь выйти на просторы подлинно человеческого развития.

Каждый человеческий мозг представляет собой готовую и весьма совершенную систему, способную - при надлежащих условиях - мыслить. Так не проще ли создавать его старым, дедовским способом и больше заботиться о создании тех надлежащих условий, при которых он работал бы на всю свою, так сказать, проектную мощность?

Ведь пытаться строить искусственный мозг вместо того, чтобы развивать «естественный», все равно, что строить посреди Каракумов завод, который путем сложнейших технологических процессов производил бы синтетический песок для кирпичных заводов Дальнего Востока. Ничуть не умнее и не экономнее, хотя такая задача может и увлечь какого-нибудь сверхизобретательного инженера-химика.

Гораздо разумнее мечтать не о машине умнее человека, не об электронном мозге, сравнимом с человеческим, а о том, чтобы каждый живой человеческий мозг работал бы на уровне подлинно современной человеческой культуры, чего он сейчас еще, к сожалению, не может делать, будучи загружен машинной работой.

Создание же искусственного разумного существа есть миф, к сожалению отнимающий известное количество сил и средств и отвлекающий кибернетику от решения ее прямых задач. Философия и должна помочь кибернетике освободиться от мифов, тем более, что у кибернетики масса действительных задач, поставленных перед нею жизнью, потребностями создания материально-технической базы коммунизма, задач действительно огромных и благородных, увлекательных и вдохновляющих. Об этом неоднократной справедливо говорил академик А.И. Берг.

Никто не испытывает злокозненного желания поставить пределы развитию кибернетики и счетно-вычислительной техники, никто не хочет подрезать крылья мечты ее энтузиастов. Но мечта хороша лишь тогда, когда она работает в союзе с трезвыми научными представлениями, уже разработанными наукой, в частности философией. В союзе с четкими диалектико-материалистическими понятиями о мышлении, воле, цели, связи мышления с мозгом, с чувственно-предметной деятельностью и с миром, о соотношении идеального и материального и т.п.

К сожалению, некоторые кибернетики не учитывают всего того, что они могут получить в этом плане от современной философии и психологии и пытаются решить перечисленные проблемы своими средствами, в своих специальных понятиях хотят заново дать научное определение и «мышления», и «машины», и «идеального», и «цели». Что из этого получается - мы видели.

С другой же стороны, эта ситуация заставляет философию и психологию позаботиться о более конкретном и четком определении таких понятий, как мозг и мышление , воля и разум , цель и идеальное , машина и человек и многих других понятий, чтобы удовлетворять запросы кибернетики, да и не только кибернетики

Речь, таким образом, идет не об ограничении перспектив развития кибернетики, а только о нелепости той «мифологии» , которая возникает около кибернетики исключительно в силу философской беззаботности некоторых ее представителей, хотя имеет и объективные основания в виде существующей системы общественного разделения труда. Речь идет об установлении более тесного творческого контакта между марксистской философией и кибернетикой.

См. сб.: «О сущности жизни». Москва, 1964, с. 57.
«Кибернетика, мышление, жизнь» Москва, 1964, с. 327.
«Возможное и невозможное в кибернетике». Москва, 1964, с. 83.
Marx K. Grundrisse der Kritik der politischen Ökonomie. Москва, 1939, S. 594. См. также: «Большевик», 11‑12 (1939).
Ленин В.И. Полное собрание сочинений, т. 33, с. 50.
С этой мифологией борются и наиболее здравомыслящие представители самой кибернетики См., например, книгу: Таубе М. Вычислительные машины и здравый смысл. Москва, 1964.

Калининградский Государственный Технический Университет

Калининградский Институт Международного Бизнеса

Кафедра философии и культурологии

Человек и техника

Проверил: доцент, к.ф.н.

Архангельский. О.И.

Выполнил: ст.гр.01-ГМ

Соболев. А. В.

Калининград

Введение............................................................................................. 3

1 Развитие системы “Человек – техника”.......................................... 4

2 Проблема “человек – техника” на современном этапе.................. 9

2.1 Современное понимание термина "техника”........................... 9

2.2 "Человек - техника" с точки зрения "технологического
детерминизма”.............................................................................. 10

2.3 Влияние техники на человека................................................ 13

2.4 Перспективы развития системы "человек - техника”............ 16

Заключение....................................................................................... 19

Список литературы.......................................................................... 20

Введение

Экономисты и социологи именуют наше столетие веком научно-технической или второй промышленной революции. Физики - веком атома и космоса. Химики - веком синтетики. Кибернетики и техники - веком автоматики.

Когда-то алхимики тщетно пытались найти философский камень, а социальные пророки и предсказатели на протяжении целых веков были заняты поисками надежного ключа к предсказаниям будущего.

Ныне для многих исследователей в области общественных наук, представителей многих философских течений становится ясно, что таким ключом является анализ экономики и техники. Тот, кто хочет знать, какие принципиальные изменения произойдут в жизни человеческого общества в ближайшие годы, десятилетия, пытается понять тенденции экономического и научно-технического прогресса, характер его социальных последствий.

Атомная и термоядерная энергия, начало космической эры, автоматизация и кибернетизация производства, компьютеризация повседневной жизни - это такие достижения современной науки, которые говорят об оправданности ее претензий оказывать огромное и все возрастающее влияние на все сферы общественной жизни. Если раньше область техники ограничивалась сферой производства материальных благ, то ныне она пронизывает всю ткань общественной жизни.

Техника, основанная на современной науке, революционизировала транспорт, она властно вторглась в нашу культуру, быт, отдых.

Ныне нет такой крупной народнохозяйственной проблемы, решение которой не было бы так или иначе связано с тенденциями развития научно-технической революции. Но этого мало. Она оказывает все более заметное влияние на политику, идеологию, искусство, религию, на мировоззрение человека.

Произошел резкий, качественный скачек в развитии науки и техники, который заставляет по-новому осмыслить как весь предшествующий ход научно-технического прогресса, так и возможные перспективы в будущем. Кибернетика и бионика разрабатывают такие принципы техники будущего (безмашинная техника, например, или устройство, представляющее собой симбиоз живого организма с техникой), которые не укладываются в привычные представления. Революция в технике сопровождается и обуславливается революцией в науке, в инженерно-техническом мышлении. Техника оказывает влияние на общественные отношения, на идеологию, нравственные отношения, ставит новые проблемы перед обществом.

Проанализировать эти, а также другие проблемы взаимного развития отношений между человеком и создаваемой им техникой в трудах философов современности и классиков является целью представленного реферата.

1 Развитие системы “человек – техника”

Рассмотрение проблемы “человек – техника” тесно связано с определением самого понятия техника.

Тайна техники скрыта в труде, сущность ее может быть понята лишь в связи с сущностью труда. К. Маркс определяет труд как "процесс, в котором человек своей собственной деятельностью опосредует, регулирует и контролирует обмен веществ между собой и природой"/1/. В труде участвуют три компонента: человек, средство труда и предмет труда. Средство труда играет роль посредующего звена между человеком (обществом) и предметом труда (природой) это промежуточное положение техники обуславливает и соответствующий методологический подход к ее рассмотрению.

В социологическом анализе ее развитие должно быть соотнесенного не только с предметом труда, но и с человеком. Естественная сила человека, или, иначе говоря его собственные работающие органы, орудия труда с самого начала образуют единую работающую систему. "Труд - как отмечает Ф. Энгельс, начинается с изготовления орудий"/1/. Только в единстве человека и техники возможен труд. Это единство основывается, во-первых, на том, что назначение естественных работающих органов человека и его искусственных органов, т.е. орудий труда, в принципе совпадает (и те и другие служат средствами преобразования природы), а во-вторых, на том, что они друг друга дополняют. Прежде всего человек создает ударные, режущие инструменты, так как его естественные режущие органы – зубы и ногти – меньше всего приспособлены для обработки жесткого материала природы. Паровой а затем электрический двигатели позволили многократно увеличить движущую энергию человеческого организма и заменить ее как двигательную силу. Исторически техника формируется именно как дополнение естественных человеческих органов труда, а не как их копия. Однако не только техника дополняет и удлиняет несовершенные человеческие органы в процессе труда, но и сам человек в известной степени дополняет орудия труда своими руками, энергией, нервной системой, мозгом. Он дополняет их в силу того, что сами по себе эти орудия слишком несовершенны, чтобы автоматически осуществлять трудовые функции. Он дополняет их ровно на столько, чтобы такое функционирование стало возможным.

К. Маркс неоднократно подчеркивает аналогию между техникой и естественными органами деятельности человека и животных. Он сравнивает процесс возникновения и совершенствования технических орудий с "историей естественной технологии" по Ч. Дарвину, то есть с "образованием растительных и животных органов, которые играют роль орудий производства в жизни растений и животных"/1/. Прирученные человеком животные наряду с обработанным камнем, деревом, костями и раковинами, по мысли Маркса, являются основными средствами труда на первых ступенях общественной истории. Более того, при известных общественных условиях сам человек, подобно прирученному животному, выполняет роль средства, орудия труда.

Такое соотношение К. Марксом развития искусственных органов с естественными работающими органами не случайно. Анализ "Капитала" различными авторами показывает, что методологический подход К. Маркса к исследованию техники строится именно на рассмотрении диалектики вещных и личных элементов производства. В отличие от предшествующих экономистов К. Маркс анализирует развитие орудий труда не как самостоятельный процесс, протекающий наряду с процессами социальными, а как такой, который включен в целесообразную человеческую деятельность и вне ее не может быть понят. Он рассматривает развитие техники как исторический процесс последовательной передачи трудовых функций человека техническим средствам, процесс их овеществления. На всех этапах истории техники орудия труда вместе с человеком составляют совокупный рабочий механизм. Этот механизм можно рассматривать по сути дела как своего рода автомат, т.е. автоматическую систему в широком, "кибернетическом" смысле этого слова. Особенность такой системы, в отличие от электронного автомата, заключается только в том, что сам человек (а не те или иные технические, электронные) своим телом, руками, своей энергией, мозгом, нервной системой дополняют орудия труда до уровня автоматически действующего устройства. Древний человек, обрабатывающий с помощью топора какой-либо предмет, делает примерно то же самое, что и современный станок с числовым программным управлением. Однако древнему человеку в силу не развитости технического орудия приходится самому выполнять роль и источника энергии, и двигательной силы, и держателя инструмента, и контролирующего и программного устройства. В сущности, этот первобытный ремесленник вместе со своим каменным топором образует автоматически действующий рабочий механизм. В известной мере эта аналогия с автоматом относится и к рабочему капиталистического общества. К. Маркс не раз обращает внимание в "Капитале" на тот факт, что рабочий является по сути дела, "живым автоматом", что в мануфактуре он превращает свое тело в "автоматически односторонний орган", "в автоматическое орудие данной частичной работы"/1/. Чем более развитыми в техническом отношении становятся орудия труда, превращаясь из простых орудий в машины, а из этих машин в устройства с различной степенью автоматичности, тем большую роль играет в совокупном рабочем механизме вещный элемент, соответственно, меньшую роль - личный элемент.

Эта характеристика Маркса определяет существо техники в ее развитии, в ее соотношении, с одной стороны к природе(природный материал, превращенный в органы власти человеческой воли над природой), а с другой стороны, человеку (созданные человеческой рукой органы человеческого мозга, овеществленная сила знания).

Среди технических средств важнейшая роль принадлежит орудиям производства. Именно они прежде всего составляют материальную основу общества, являются показателем тех общественных отношений, при которых совершается труд/2/. Навыки, трудовой опыт, умение, т.е. то, что в некоторых определениях называется техникой в соответствии с энтомологическим значением этого слова - все это может быть названо потенциальной техникой. Тот трудовой навык, который рабочим отработан до автоматизма, рано или поздно, как показывает история техники, передается специально для этого созданному механизму, овеществляется в нем.

Трудовые функции рабочего, которые вследствие разделения труда выполняются чисто механически, однообразно, бездумно, стандартными движениями, постепенно становятся функциями технического механизма.

В машинном, фабричном производстве устраняются качественные различия труда, труд нивелируется, а разделение труда сводится к распределению рабочих между специфическими машинами. Работа на его автомате требует определенной квалификации, рабочий на всю жизнь становится частью частичной машины /1/.

Таким образом, в отличие от ремесленного, где человек является хозяином и творцом всего производственного процесса, для выполнения которого он применяет те или другие ручные инструменты и эпизодически машины, в машинном (фабричном) производстве рабочий не охватывает производственный процесс в целом, не владеет им и не выполняет его как художник, он является лишь необходимым придатком станка - машины, которая сама выполняет какую-то тысячную часть процесса.

Хотя в машинном производстве рабочие являются живыми придатками машины, тем не менее они - непременные участники производства без которых машины оказываются бесполезными - ржавеют, портятся и так далее. Живой труд, указывает Маркс,- "должен охватить эти вещи, воскресить их из мертвых, превратить из только возможных в действительные и действующие потребительские стоимости" /1/.

К. Маркс показал, что машинное, фабричное капиталистическое производство уродует и калечит рабочего как в социальном, так и в технологическом отношении (не он применяет машины, а машина его). Но вместе с тем Маркс видел прогрессивный характер машинного капиталистического производства. Фабричный труд основывался на использовании сил природы, а это предопределяло развитие естественных наук и превращение их в непосредственную производительную силу. Научные знания в известном смысле можно также рассматривать как потенциальную технику (технику - как "овеществленную силу знания"), ибо новые технические конструкции создаются на основе познания закономерностей и свойств природы, ибо наука становится непосредственной производительной силой, воплощаясь в технике.

Вскрытый Марксом принцип фабричного производства заключается в расчленении процесса производства на составляющие его и решении возникающих технических задач "посредством применения механики, химии и так далее, короче говоря, естественных наук, повсюду становится определяющим"/1/ тем самым открывается дорога "непрекращающимся переменам"/1/ т.е. постоянному развитию техники производства, а следовательно, ее совершенствованию.

К. Маркс изучил, проанализировал и описал технологию фабричного, машинного производства, которое он определил как производство, основанное на системе машин.

Система машин отличается от кооперации однородных машин. В противном случае работа производится одной и той же рабочей машиной, которая выполняет все операции, прежде выполнявшиеся ремесленниками (самостоятельными или рабочими мануфактур) при помощи различных инструментов. Иначе - процесс, который в мануфактуре был разделен и выполнялся в известной последовательности, теперь выполняется одной рабочей машиной, действующей посредством комбинаций различных орудий.

Каждая рабочая машина готовит для обработки на последующей машине сырой материал, а так как все машины работают одновременно, то "продукт непрерывно находится на различных ступенях процесса своего образования, постоянно переходит из одной фазы производства в другую"/1/. При этом требуется определенное соотношение между количеством машин, их размерами и быстротой действия.

К. Маркс указывал, что крупная промышленность технически уничтожает мануфактурное разделение труда, воспроизводит разделение труда в еще более чудовищном виде: на собственно фабрике - процессом превращения рабочего в наделенный сознанием придаток частичной машины"/1/.

Когда живой придаток нужен машине только для контроля, а "рабочая машина выполняет все движения, необходимые для обработки сырого материала, без содействия человека", в этих случаях пишет К. Маркс, "мы имеем перед собой автоматическую систему машин, которая, однако способна к постоянному усовершенствованию в деталях"/1/.

С техникой и технологией производства К. Маркс связывал крупные социальные изменения в обществе, а также перемены в характере, условиях и экономических показателях труда.

Капиталистическая конкуренция автоматически разъединяет и объединяет рабочих: в этом противоречивом процессе важную роль играет техника.

Введение машин разъединяет рабочих, усиливает конкуренцию между ними тем, что во-первых, машины упрощают разделение труда и всякая отрасль труда становится более доступной для каждого; во-вторых, рабочим приходится конкурировать с машинами, из-за машин они лишаются работы; в-третьих, "мелкие промышленные предприятия гибнут и не могут выдержать конкуренции с крупными. Целые слои класса буржуазии отбрасываются в ряды рабочего класса"/1/ что увеличивает предложение рабочей силы на ее рынке.

Объединению рабочих способствует прежде всего возникновение крупных промышленных центров, дешевых и быстрых средств сообщения.

Сама по себе машина удешевляет и увеличивает продукцию, сокращает рабочее время, облегчает труд и вообще знаменует победу человека над силами природы: но капиталистическое применение машин не позволяет простым труженикам использовать для себя все эти преимущества и даже часто приводит к отрицательным для них результатам/1/.

Во всяком капиталистическом производстве "рабочий применяет условия труда, а наоборот, условия труда применяют рабочего", т.к. это производство "есть не только процесс труда, но в то же время и процесс возрастания капитала"/1/. В машинном производстве это извращенное отношение получает не только социально-экономическое, но и техническое выражение. Человек становится рабом машины: господство прошлого труда над живым становится не только социальной, выраженной в отношении капиталиста и рабочего, но еще и технологической истиной.

2 Проблема “человек – техника” на современном этапе

2.1 Современное понимание термина "техника"

Для наиболее полного представления о рассматриваемой проблеме, важно обратить внимание на то, как в современных философских социологических теориях определяется термин "техника".

Сегодняшнее понимание термина "техника" имеет определенную преемственную связь с классическим его пониманием, с другой же стороны - оно в известной мере противоположно ему. Чтобы иметь четкое представление о сфере распространения технических явлений, более целесообразно поставить вопрос о тех сферах действительности, в которых может идти речь о технике сегодня.

"Та сфера действительности, которая может рассматриваться как область существования техники,- по мнению Хайнриха Бека /3/ - это неорганическая материя. Так, мы говорим о строительной технике, такой, например, как создание железобетонных сооружений или машиностроение, о деревообрабатывающей технике, электротехнике, теплотехнике, технике создания синтетических материалов или о технике производства материалов всякого рода, от стали до синтетического каучука, короче, о физико-химической технике." Многие подразделяют ее еще на энергетическую технику (технику превращения сил и энергии) и технику материалов (техника преобразования вещества). Во всех этих случаях речь идет о формах техники и физико-химически понимаемой области неорганического.

И все же это - не единственная область проявления технического. В более широком смысле термина "техника" говорят также и о технике овощеводства, животноводства, о технике преобразования органической жизни в новые ее функции и формы. Современное понятие "биотехнология" позволяет включать в предметное поле техники всю биологию.

"Мы знаем также - если продолжить эту мысль - и о "технике" мышления и дискутирования, изучения и памяти (мнемотехника) и даже о "технике любви". Говорят также о технике руководства людьми и государством, о технике живописи, рисунка, игры на фортепьяно и так далее. Эти примеры, а также такие обобщающие термины, как "психотехника" и "социотехника", свидетельствуют о том, что техника проникает даже в области психического, духовного и социального с целью внести в них изменения" /3/. Поэтому "техника" и в современном ее понимании не является чем-то ограниченным лишь сферой безжизненной материи. Она, напротив, охватывает все известные сферы бытия и отношений между людьми.

2.2 "Человек - техника" с точки зрения "технологического детерминизма"

Переход к этапу электронизации автоматических средств труда обуславливает начало революционных изменений в производительных силах, в технологическом способе производства. Прогресс человечества непосредственно связан с научно технической революцией. Налицо качественный скачек в производительных силах человечества.

Объективно протекающий процесс формирования системно автоматизированного способа производства получил отражение в многочисленных новейших модификациях концепции "технологического детерминизма".

Понятие "технократизм" наиболее точно определяет сущность того направления социальной мысли, которое оформилось на основе техники, абсолютизации ее роли в обществе и связано с попытками духовного освоения НТР. Важнейшим признаком социальной философии технократизма, обозначенным уже в самом его названии, является примат техники как всеопределяющего начала в истолковывании социальной жизни. Данная философия восходит к позитивистским представлениям о науке и технике, постулирует их саморазвитие как процесс, независимый от воли людей, всецело определяющий характер общественного развития, неизбежным социальным итогом которого явится власть "обладателей специального знания".

Существенным элементом данной идеологии, относящимся к способу построения ее теоретических форм, является метод технократического детерминизма. Технодетерминизм, особенно на начальных этапах формирования технократического направления, присутствовал, главным образом, как умонастроение, мировоззренческая установка, подход и лишь в современных развитых технократических теориях выступает как метод в собственном смысле слова. Его идентификация тем, что многочисленные модификации теорий, вызванные их внутренней противоположностью, сопровождаются приспособлением философско-методологической базы, ассимилированием других подходов, заимствованных из культурологии. Кроме того, рефлексия самих теоретиков технократизма по поводу применяемого ими метода, скорее комуфлирует, чем проявляет суть дела. Тем не менее "технократический детерминизм" остается для технократов универсальной формулой объяснения общественной жизни и методологическим принципом построения теорий. В этом качестве он задает параметры теоретического объяснения социальных проблем и способов их решения.

При всем внешнем многообразии рождающихся в русле данного направления теорий и проектов их объединяет взгляд на общественную жизнь сквозь призму "технологии", отождествления технического проекта с социальным, вера в то, что задачи социального и культурного порядка можно решить научно-техническими средствами. Теоретические построения технократов целиком направлены на доказательство зависимости различных сфер общественной жизни от техники, ее способности внести сугубо рациональное начало в стихию рыночного хозяйства.

В эскизе "постиндустриального общества" Дэниел Белл / 4/ стремится обосновать ценностный подход к проблемам техники и дать многостороннюю характеристику общественной жизни. Однако политическо-идеологические, духовно-ценностные явления истолковываются им в качестве автономных и рядоположенных "факторов", которые хотя и зафиксированы, но не включены в целостную, из единого принципа развитую систему понимания общественной жизни. Характерно, что потерпев неудачу в попытке создать законченную социологическую теорию, Белл в своих наилучших работах ставит под сомнение саму возможность целостного взгляда на общество и ограничивается описанием отдельных сфер и подсистем общественного организма.

В работах Д.Белла, Г.Канэ, Б.Брюса-Бричса, Э.Тофлера, Е.Моссуды, А.Турена /4/ и других западных ученых фиксируются современные достижения науки, техники и технологии и в то же время формируются утопические модели якобы вечного капиталистического общества. "Можно выйти за пределы индустриального общества, - отмечает, например А.Турен в книге "Пост социализм", - не выходя за рамки капитализма". Подобного рода суждения обуславливаются самой природой сильного мира капитализма, находящегося в зените своего развития.

Практически все современные капиталистические концепции будущего основаны на схеме постиндустриального общества Д.Белла. В серии работ он предлагает такую сравнительную схему, в которой в соответствии со способами производства (технологическими) определены сферы экономической деятельности, методы и так далее.

Он выделяет три типа технологического способа производства: доиндустриальный, индустриальный и постиндустриальный. Переход от индустриального к постиндустриальному обществу осуществляется в ходе микроэлектронной революции (иначе ее называют компьютерной, информационной). Преобразуемыми источниками выступают соответственно природные силы (ветер, вода и т.п.), вторичные, добываемые источники энергии(электричество, нефть, газ, уголь и т.п.) и информация, а видами технологии – ремесла, машинная технология(т.е. основанная на машинной технике) и интеллектуальная (информационная) технология. Экономический сектор постиндустриального общества включает третичную (услуги, транспорт, утилизация отходов), четвертичную (торговля, финансы, страхование) и пятиричную (здравоохранение, научные исследования, государственное управление) сферы деятельности как ведущие по отношению к добывающей и обрабатывающей деятельности.

Д.Белл и его последователи стоят не только за сохранение, но и за усовершенствование реального подчинения труда капиталу. Доминирующим в западных концепциях является взгляд на человека как на автоматизированную единицу постиндустриального общества, человека, даже в производственной деятельности обреченного на одиночество, поскольку центром работы и источником досуга в будущем окажется дом. "Концепция деятельности вокруг компьютера, - отмечает А.Кинг, - будет способствовать тому, что семья окажется прикованной к одному месту, как это сейчас имеет место во многих случаях с телевизором, однако в гораздо большей степени"/3/.

При анализе изменений, протекающих в материальном производстве, западная социологическая мысль в качестве предмета исследования берет лишь технологический способ производства. Вне поля ее исследований остается структура производственных отношений, образующих экономическую структуру любого доиндустриального, индустриального и постиндустриального общества.

На современном этапе развития материального производства многие буржуазные ученые осознают необходимость анализа происходящих социальных процессов и прогнозирования будущего. Однако, констатируя реально существующие проблемы, признавая необходимость качественных преобразований в социальном организме, они высказывают различные идеи, идущие в разрез с теоретическими условиями науки об обществе.

2.3 Влияние техники на человека

Н.Бердяев считает, что человечество стоит перед основным парадоксом: "без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели" /6/. В культуре всегда есть два элемента – элемент технический и элемент природно-органический. И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее. "Романтизм есть реакция природно-органического элемента культуры против технического его элемента" /6/. Поскольку романтизм восстает против классического сознания, оно восстает против преобладания технической формы против природной. "Возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы" /6/. Техническая эпоха требует от человека фабрикации продуктов, и при том в наибольшем количестве при наименьшей затрате сил. Человек делается орудием производства продуктов. "Вещь ставится выше человека" /6/.

Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть сознание человека, результат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы.

И вот трагедия в том, что "творение восстает против своего творца, более не повинуется ему" /6/. Мы это видим во всех процессах рационализации в техническую эпоху, когда человек заменяется машиной. техника заменят органически-иррациональное организованно-рациональным. Но она порождает новые иррациональные последствия в социальной жизни. Так рационализация промышленности порождает безработицу, величайшее бедствие нашего времени. Труд человека заменяется машиной, что есть положительное завоевание, которое должно было бы уничтожить рабство и нищету человека. Но машина совсем не повинуется тому, что требует от нее человек, она диктует свои законы. "Человек сказал машине: ты мне нужна для облегчения моей жизни, для увеличения моей силы, машина же ответила человеку: а ты мне не нужен, я без тебя все буду делать, ты же можешь пропадать" /6/. Система Тейлора есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. "Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать. Самый дух, создавший технику и машину, не может быть технизирован и машинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало" /6/. Но техника, по мнению Н.Бердяева, хочет овладеть духом и рационализировать его, превратить в автомат, поработить его. И это "титаническая борьба человека и технизируемой им природы".

Сначала человек зависел от природы и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы. Организм человека был приспособлен к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой холодной, металлической действительности, лишенной душевной теплоты. "Мы совсем еще не знаем, на сколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями"/6/.

Техника дает человеку "чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии" /6/. Новая форма массовой организации жизни, эта технизация жизни разрушает красоту старой культуры, старого быта. Массовая техническая организация жизни уничтожает всякую индивидуализацию, всякое своеобразие и оригинальность, все делается безлично-массовым, лишенным образа. Производство в эту эпоху массовое и анонимное.

Техника наносит удары гуманизму, гуманистическому миросозерцанию, гуманистическому идеалу человека и культуры. Машина о природе своей антигуманистична. "Техническое понимание науки совершенно противоположно гуманистическому пониманию науки и вступает в конфликт с гуманистическим пониманием полноты человека" /6/. Техника, по мнению Бердяева, менее опасна для духа, хотя это на первый взгляд может удивить. В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа. "Религиозный смысл современной техники именно в том, что она все ставит под знак духовного вопроса, а потому может привести и к одухотворению. Она требует напряжения духовности" /6/.

Техника перестает быть нейтральной, она делает человека космиургом. По сравнению с орудиями, которые современная техника дает в руки человека, прежние его орудия кажутся игрушечными. Это особенно видно на технике войны. Разрушительная сила прежних орудий войны была очень ограничена, все было очень локализовано. Старыми пушками, ружьями и саблями нельзя было истребить большой массы человечества, уничтожить большие города, подвергнуть опасности самое существование культуры. Между тем как новая техника дает ему эту возможность. И во всем техника дает человеку страшную силу, которая может стать истребительной. Скоро мирные ученые смогут производить потрясения не только исторического, но и космического характера. Небольшая кучка людей, обладающая секретом технических изобретений, сможет тиранически держать в своей власти все человечество. Это вполне можно себе представить. Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу.

Не остались в стороне от проблемы “человек–техника” и философы-экзистенционалисты. Так М. Хайдеггер в юбилейной речи “Отрешенность” /7/ развивает мысль об отношении человека, культуры и техники.

Радикальная революция мировоззрения в философии Нового времени привела к тому, что человек “оказался пересаженным в другую действительность”. Мир стал объектом, открытым для атак вычисляющей мысли. Природа стала “гигантской бензоколонкой, источником энергии для современной техники и промышленности”.

Величайшие достижения в развитии техники дают человеку возможность господства над природой. И темпы прогресса техники постоянно увеличиваются.

Во всех сферах своего бытия человек будет окружен все более плотно силами техники. Эти силы “ежеминутно требуют к себе человека, привязывают его к себе, тянут его за собой”.

Большую опасность представляет громадный объем доступной информации. Легкодоступность все больше отнимает у человека необходимость осмысливать то, что он услышал и прочитал.

Под угрозой находится “укорененность”, под которой подразумевается не только общекультурные понятия (Родина, традиционные семейные ценности и т.д.), но и сама сущность человека, его способность к осмысляющему мышлению.

Здесь же М. Хайдеггер указывает на пути выхода из складывающейся ситуации, которые он выражает в двух тезисах “отрешенность от вещей” и “открытость для тайны”.

“Отрешенность от вещей” Хайдеггер объясняет как особое отношение к миру вещей. “Мы можем сказать “да” неизбежному использованию технических средств и одновременно сказать “нет”, поскольку мы запретим им затребовать нас и таким образом извращать, сбивать с толку, опустошать нашу сущность”.

В то же время “смысл техники скрыт от нас”, но он постоянно нас затрагивает. Мы должны постоянно держать во внимании тот постоянно ускальзывающий смысл, который стоит за техникой. Это Хайдеггер и называет “открытостью для тайны”.

Таким образом Хайдеггер показывает, что нет смысла противопоставлять себя технике и, тем более, отказываться от нее. Но нельзя позволять технике проникать и искажать сущность человека.

2.4 Перспективы развития системы "человек - техника"

Сегодня - в отличие от периода индустриализации - в машиностроении должны создаваться главным образом не средства механизации производства, а средства его автоматизации и притом не частичной, а комплексной и не жесткой (трудоемкой в переналаживании), а гибкой. Сегодня машиностроение в состоянии удовлетворить таким требованиям. создание гибких автоматизированных производств, заводов-автоматов, работающих по так называемой безлюдной технологии,- таково магистральное направление технической реконструкции промышленности сейчас и в будущем /8/.

Какие же изменения ожидаются при этом в структуре распределения членов общества по основным видам производства средств жизни, по соответствующим сферам общественного разделения труда?

Понятно, что такие изменения зависят не только от того, какие пропорции сложились к настоящему времени, сколько от того, какие виды производства будут эффективнее обеспечивать удовлетворение развивающихся потребностей общества, Это зависит не только от развития структуры общественных потребностей, но и от того, какие виды производственной деятельности вносят и будут вносить наибольший вклад в повышение производительности общественного труда, т.е. в производство и функционирование высокопроизводительных (малолюдных или безлюдных) и эффективных (ресурсосберегающих и гибких) автоматических производственных систем.

Чтобы выявить эти виды производственной деятельности, необходимо принять во внимание функционально-технологическое содержание труда в нынешнем промышленном производстве и изменения в этом содержании, которые происходят при автоматизации современного типа.

Важно также учитывать, что в связи с автоматизацией производства встал вопрос об отнесении к числу самостоятельных производственных отраслей деятельность по переработке информации. Для дальнейшего повышения эффективности вещного производства требуются таким образом, как те его системы, которые Маркс называл костной, мускульной и сосудистой, так и искусственная "нервная" система производства, т.е. техническая система, которая осуществляла бы основную массу операций по регуляции его технологических процессов.

"Костно-мускульная" система производства создается в основном в процессе индустриализации, когда "с введением машин общественное производство в крупном масштабе обретает силу, для того, чтобы целиком вводить в процесс труда продукты, представляющие большое количество прошлого труда, целиком вводить их в процесс труда в качестве средств производства..." /1/.

Однако эти большие количества прошлого труда в подавляющей части представляют труд, затраченный на производство вещей, вещных средств к жизни. Для создания "нервной" системы производства этого уже не достаточно. Необходимы автоматические средства фиксации, хранения, переработки и выдачи информации - средства информатики, информационной автоматики. Их создание требует большого количества и того труда, который нужен в производстве информационных, знаковых средств к жизни. Обусловлено это не только тем, что технические средства информатики являются наукоемкой продукцией, для производства которой нужны большие объемы научно-технической информации, значительные затраты труда в сфере научных исследований и опытно-конструкторских разработок. В состав средств информатики всегда входят не только технические но и определенные математические и программные средства.

В то же время удельная трудоемкость технических (вещных) средств информатики благодаря автоматизации их производства значительно снижается. На определенном этапе развития этих тенденций производство знаковых компонентов информационно-вычислительных систем и устройств начинает превосходить по своим экономическим масштабам производство вещных компонентов этих же систем и устройств - информационно-вычислительной техники, ее периферийного оборудования, запасных частей, рабочих материалов и т.п. Так, если к началу 70-х годов расходы на программное обеспечение составляли не более 15% от общих затрат пользователей на информационно-вычислительные системы, то к началу 80-х годов эта доля составляла более 70%, а к середине 80-х годов доля затрат на производство и воспроизводство программных средств приблизилась к 80% /3/. Стоимостная масса продукции сферы математического программирования и общая численность работников, занятых в этой сфере экономики наиболее развитых в промышленном отношении стран, достигли масштабов, которые до того были характерны только для ведущей отрасли информационного производства - сферы научных исследований и научно-конструкторских разработок /3/.

Рост затрат общественного труда на информационное производство обусловливается, конечно, не только развитием производства средств информатики. Появление сравнительно дешевых средств хранения и автоматической переработки больших массивов информации создало лишь практическую возможность быстрого наращивания объемов информации. Само же наращивание этих объемов обусловлено ростом потребностей общества в информации по мере завершения промышленной революции в производственных силах и превращения вещного производства в преобладающую сферу производства средств к жизни и производства непосредственной жизни в целом.

Рост информационных потребностей общества, осуществившего индустриализацию, с одной стороны, и создание обществом объективных возможностей (средств информатики) для удовлетворения этих потребностей - с другой, сформировали необходимые предпосылки для перераспределения общественного труда в пользу сферы производства информации. Эти предпосылки стали достаточными, когда в совершенствовании средств машинной информатики был перейден определенный "рубеж" экономической эффективности их массового применения. Когда каждая единица больших масс труда, затрачиваемого в информационном производстве, приводит к экономии труда в вещном производстве в среднем более чем на одну единицу, становится целесообразным опережающий рост приложения труда в сфере информационного производства.

В свете приведенных данных и изложенных выше соображений ответ на вопрос о ближайшем изменении структуры распределения членов общества по видам производства, связанным с переходом производительных сил в качественно новое состояние, представляется сегодня достаточно очевидным и подтверждающим гипотезу-прогноз начала 70-х годов о том, что "в тенденции доминирующим оказывается производство информации" /3/.

Общественное производство информации всегда представляет собой материальный процесс - преобразование некоторого вещества или поля, придание ему определенной формы при помощи средств труда, органов человеческого тела. Соответственно в сферу производства информационных средств к жизни входят все процессы того совокупного совместного труда, как умственного так и физического, конечным продуктом которого, поступающим в обращение, являются знаковые системы. Труд в данной сфере производства как и в любой другой, являясь расходованием человеческой рабочей силы в особой целесообразной форме конкретного труда, в то же время есть и абстрактный труд. Поэтому при известных социально-экономических условиях продукты этого труда - знаковые системы - выступают не только в качестве потребительных стоимостей, но и в качестве товаров, носителей стоимости - "сгустков" абстрактного человеческого труда. Это находит свое выражение в стоимостных формах оценки и товарных формах обмена продуктов информационного производства.

Заключение

В предложенном реферате рассмотрена проблема системы "человек-техника" в современных условиях.

Применяемая человеком техника находится в постоянном развитии, что приводит к постоянному вытеснению человека из производственного процесса. В своем развитии техника имеет ряд этапов: - домеханический (орудийный), механический, электрический и электронный, каждый из последующих этапов, качественно отличается от предыдущего, включает его в свой состав как неотъемлемый элемент. Начало механического этапа совпадает со становлением машинно-фабричного способа производства. Электрификация технических средств дает начало конвейерным формам труда. Начало электронного этапа автоматизации приходится на период становления качественно нового, системно-автоматизированного, способа производства.

Развитие системы "человек-техника" является условием коренных преобразований в содержании и характере труда. Широкое внедрение автоматизации порождает проблему "человек – техническая система". Роль человека в производственном процессе оценивается по тому, в какой степени он освобождается от рутинных однообразных операций, а его труд насыщается в широком смысле творческим содержанием. На механическом этапе автоматизации происходит технологическое (реальное по Марксу) подчинение человека техническим средствам труда. Человек здесь является придатком автоматической системы машин. Технологическое подчинение либо закрепляет социальное подчинение человека технике (труда-капиталу в условиях капиталистического способа производства), либо выступает сдерживающим фактором в том случае, когда техника социально подчинена человеку (иначе говоря, технические средства труда находятся в собственности всего общества).

Техника может и должна служить базой для гуманизации технической деятельности, для использования современных наукоемких технологий к качестве средства реабилитации и сохранения естественной среды и освобождения человека от тяжелого, рутинного, нетворческого труда. Быстрое развитие информационных технологий большие возможности повышения интеллектуального потенциала для каждого человека. В этом коренится возможность совсем иначе вписать технику в социально-культурный контекст, видоизменить само содержание технологии, соединить профессиональное, технологизированное мастерство с индивидуальным творчеством, гармонизировать и гуманизировать научно-технический прогресс.

Список литературы:

1 К. Маркс, Ф. Энгельс Сочинение. - 2-е М.Политиздат.

2 Кефели И. Ф. Автоматизация: методол. и социал. проблемы / И-во выс. и сред. спец. образование. – Сп-б: Изд-во ЛГУ,1997.

3 Бек Х. Сущность техники. В кн. Философия техники в Германии. М., Наука 1996.

4 Новая технократическая волна на западе: (Сб.ст.) / АН СССР, ин-т философии: (редкол.:П.С.Гуревич (отв.ред.) и др.) - М.Прогресс,1996.

5 Тоффлер Э. На пороге будущего // США 90-х: взгляд изнутри. "Американская модель": с будущим в конфликте. - М.,1994.

6 Бердяев Н. Человек и машина. / Вопросы философии №2. 1989.

7 Хайдеггер М. Разговор на проселочной дороге: Сборник: Пер. с нем./ Под ред. А. Л. Доброхвотова. – М.: Высш. шк., 1991 – 1992 с.

8 Абалкин Л.И. Диалектика социалистической экономики М.,
Наука, 1996.

Калининградский Государственный Технический Университет Калининградский Институт Международного Бизнеса Кафедра философии и культурологииРЕФЕРАТ Человек и техника

_____________

Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры. В век маловерия, в век ослабления не только старой религиозной веры, но и гуманистической веры XIX века единственной сильной верой современного цивилизованного человека остается вера в технику, в ее мощь и ее бесконечное развитие. Техника есть последняя любовь человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. И все, что происходит с миром, питает эту новую веру человека. Человек жаждал чуда для веры, и ему казалось, что чудеса прекратились. И вот техника производит настоящие чудеса. Проблема техники очень тревожна для христианского сознания, и она не была еще христианами осмыслена. Два отношения существуют у христиан к технике и оба недостаточны. Большинство считает технику религиозно нейтральной и безразличной. Техника есть дело инженеров. Она дает усовершенствования жизни, которыми пользуются и христиа-

не. Техника умножает блага жизни. Но эта специальная область, не затрагивающая никак сознания и совести христианина, не ставит никакой духовной проблемы. Христианское же меньшинство переживает технику апокалиптически, испытывает ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, готова видеть в ней торжество духа антихриста, зверя, выходящего из бездны. Злоупотребление апокалипсисом особенно свойственно русским православным. Все, что не нравится, все, что разрушает привычное, легко объявляется торжеством антихриста и приближением конца мира. Это есть ленивое решение вопроса. В основании его лежит аффект страха. Впрочем, первое решение в смысле нейтральности тоже ленивое, оно просто не видит проблемы.

Технику можно понимать в более широком и в более узком смысле. Τέκνη значит и индустрия, и искусство. Τεκνάξα значит фабриковать, создавать с искусством. Мы говорим не только о технике экономической, промышленной, военной, технике, связанной с передвижением и комфортом жизни, но и о технике мышления, стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути. Так, напр., Иога есть своеобразная духовная техника. Техника повсюду учит достигать наибольшего результата при наименьшей трате сил. И такова особенно техника нашего технического, экономического века. Но в нем достижения количества заменяют достижения качества, свойственные технику-мастеру старых культур. Шпенглер в своей новой небольшой книге «Der Mensch und die Technik» определяет технику, как борьбу, а не орудие. Но, бесспорно, техника всегда есть средство, орудие, а не цель. Не может быть техни-

ческих целей жизни, могут быть лишь технические средства, цели же жизни всегда лежат в другой области, в области духа. Средства жизни очень часто подменяют цели жизни, они могут так много занимать места в человеческой жизни, что цели жизни окончательно и даже совсем исчезают из сознания человека. И в нашу техническую эпоху это происходит в грандиозных размерах. Конечно, техника для ученого, делающего научные открытия, для инженера, делающего изобретения, может стать главным содержанием и целью жизни. В этом случае техника, как познание и изобретение, получает духовный смысл и относится к жизни духа. Но подмена целей жизни техническими средствами может означать умаление и угашение духа, и так это и происходит. Техническое орудие по природе своей гетерогенно как тому, кто им пользуется, так и тому, для чего им пользуются, гетерогенно человеку, духу и смыслу. С этим связана роковая роль господства техники в человеческой жизни. Одно из определений человека, как homo faber существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни средствами жизни. Человек, бесспорно инженер, но он изобрел инженерное искусство для целей, лежащих за его пределами. Тут повторяется то же, что с материалистическим пониманием истории Маркса. Бесспорно, экономика есть необходимое условие жизни, без экономического базиса невозможна умственная и духовная жизнь человека, невозможна никакая идеология. Но цель и смысл человеческой жизни лежит совсем не в этом необходимом базисе жизни. То, что является наиболее сильным по своей безотлагательности и необходимости,

совсем не является от этого наиболее ценным. То же, что стоит выше всего в иерархии пышностей, совсем не является наиболее сильным. Можно было бы сказать, что наиболее сильной в нашем мире является грубая материя, но она же и наименее ценна, наименее же сильным в нашем грешном мире представляется Бог, Он был распят миром, но Он же является верховной ценностью (*). Техника обладает такой силой в нашем мире совсем не потому, что она является верховной ценностью.

Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели. В культуре всегда есть два элемента — элемент технический и элемент природно-органический. И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее. Романтизм есть реакция природно-органического элемента культуры против технического ее элемента. Поскольку романтизм восстает против классического сознания, он восстает против преобладания технической формы над природой. Возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы. Стремление к целостности, к органичности есть также характерная черта романтизма. Жажда возврата к природе есть воспоминание об утраченном рае, жажда возврата в него. И всегда доступ человека в рай оказывается загражденным. Фран-

___________________

*) О том, что высшие ценности являются наименее сильными, хорошо говорит Н. Гартман в своей « Ethik ».

цузские томисты любят делать различие между agir (πρα κ τόν) и faire (ποιητόν) (*). Это старое схоластическое различие. Agir значит свободное упражнение человеческих сил, faire же значит создание продуктов, фабрикование. В первом случае центр тяжести лежит в человеке, в творящем, во втором же случае в продукте. Техническая эпоха требует от человека фабрикации продуктов и притом в наибольшем количестве при наименьшей затрате сил. Человек делается орудием производства продуктов. Вещь ставится выше человека.

Можно установить три стадии в истории человечества — природно-органическую, культурную в собственном смысле и технически-машинную. Этому соответствует различное отношение духа к природе — погруженность духа в природу; выделение духа из природы и образование особой сферы духовности; активное овладение духом природы, господство над ней. Стадии эти, конечно, нельзя понимать исключительно как хронологическую последовательность, это прежде всего разные типы. И человек культуры все еще жил в природном мире, который не был сотворен человеком, который представлялся сотворенным Богом. Он был связан с землей, с растениями и животными. Огромную роль играла теллурическая мистика, мистика земли. Известно, какое больше значение имели растительные и животные религиозные культы. Преображенные элементы этих культов вошли и в христианство. Согласно христианским верованиям, человек из земли вышел и в землю должен вернуться. Культура в периоде своего цветения была еще окру-

____________________

*) См. напр. книгу Маритена « Art et scolastique ».

жена природой, любила сады и животных. Цветы, тенистые парки и газоны, реки и озера, породистые собаки и лошади, птицы входят в культуру. Люди культуры, как ни далеко они ушли от природной жизни, смотрели еще на небо, на звезды, на бегущие облака. Созерцание красот природы есть даже по преимуществу продукт культуры. Культуру, государство, быт любили понимать органически, по аналогии с живыми организмами. Процветание культур и государств представлялось как бы растительно-животным процессом. Культура полна была символами, в ней было отображение неба в земных формах, даны были знаки иного мира в этом мире. Техника же чужда символики, она реалистична, она ничего не отображает, она создает новую действительность, в ней все присутствует тут. Она отрывает человека и от природы и от миров иных.

Основным для нашей темы является различение между организмом и организацией. Организм рождается из природной космической жизни, и он сам рождает. Признак рождения есть признак организма. Организация же совсем не рождается и рождает. Она создается активностью человека, она творится, хотя творчество это и не есть высшая форма творчества. Организм не есть агрегат, он не составляется из частей, он целостен и целостным рождается, в нем целое предшествует частям и присутствует в каждой части (*). Организм растет, развивается. Механизм, созданный организационным процессом, составляется из частей, он не может расти и развиваться, в нем целое не присутствует в частях и не предшествует частям. В организме есть це -

___________________

*) См . Driesch, «La philosophie de l᾽organisme».

Лесообразность, имманентно ему присущая, она вкладывается в него Творцом или природой, она определяется господством целого над частями. В организации есть целесообразность совсем другого рода, она вкладывается в нее организатором извне. Механизм составляется с подчинением его определенной цели, но он не рождается с присущей ему целью. Часы действуют очень целесообразно, но эта целесообразность не в них, а в создавшем и заведшем их человеке. Организованный механизм в своей целесообразности зависит от организатора. Но в нем есть инерция, которая может действовать на организатора и даже порабощать его себе. В истории были организованные тела, подобные жизни организмов. Так патриархальный строй, натуральное хозяйство представлялись органическими и даже вечными в этой своей органичности. Органический строй обычно представлялся созданным не человеком, а или самой природой или Творцом мира. Долгое время была вера в существование вечного объективного порядка природы, с которым должна быть согласована и которому должна быть подчинена жизнь человека. Природному придавался как бы нормативный характер. Согласное с природой представлялось и добрым и справедливым. Для древнего грека и для средневекового человека существовал неизменный космос, иерархическая система, вечный ordo. Такой порядок существовал и для Аристотеля, и для св. Фомы Аквината. Земля и небо составляли неизменную иерархическую систему. Самое понимание неизменного порядка природы было связано с объективным теолологическим принципом. И вот техника в той ее форме, которая торжествует с конца XVIII в., разрушает эту веру в вечный порядок

природы и разрушает в гораздо более глубоком смысле, чем это делает эволюционизм. Эволюционизм признает изменения, но эти изменения происходят в той же ступени природной действительности. Эволюционизм возник главным образом из наук биологических, и потому самое развитие было понято, как процесс органический. Но мы не живем в век наук биологических, мы живем в век наук физических, в век Эйнштейна, а не в век Дарвина. Науки физические не так благоприятствуют органическому пониманию жизни природы, как науки биологические. Биология сама была механистической во второй половине XIX в., но она благоприятствовала органическому пониманию в других областях, напр. в социологии. Натурализм, как он сложился во второй половине прошлого века, признавал развитие в природе, но это развитие происходило в вечном порядке природы. Поэтому он особенно дорожил принципом закономерности процессов природы, которым гораздо меньше дорожит современная наука. Новая природная действительность, перед которой ставит человека современная техника, совсем не есть продукт эволюции, а есть продукт изобретательности и творческой активности самого человека, не процесса органического, а процесса организационного. С этим связан смысл всей технической эпохи. Господство техники и машины есть прежде всего переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности. С точки зрения органической жизни техника означает развоплощение, разрыв в органических телах истории, разрыв плоти и духа. Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, резуль-

тат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы. Техника разрушает старые тела и создает новые тела, совсем не похожие на тела органические, создает тела организованные.

И вот трагедия в том, что творение восстает против своего творца, более не повинуется ему. Тайна грехопадения — в восстании твари против Творца. Она повторяется и во всей истории человечества. Прометеевский дух человека не в силах овладеть созданной им техникой, справиться с раскованными, небывалыми энергиями. Мы это видим во всех процессах рационализации в техническую эпоху, когда человек заменяется машиной. Техника заменяет органически-иррациональное организованно-рациональным. Но она порождает новые иррациональные последствия в социальной жизни. Так рационализация промышленности порождает безработицу, величайшее бедствие нашего времени. Труд человека заменяется машиной, это есть положительное завоевание, которое должно было бы уничтожить рабство и нищету человека. Но машина совсем не повинуется тому, что требует от нее человек, она диктует свои законы. Человек сказал машине: ты мне нужна для облегчения моей жизни, для увеличения моей силы, машина же ответила человеку: а ты мне не нужен, я без тебя все буду делать, ты же можешь пропадать. Система Тейлора есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать. Здесь мы сталкиваемся с пределами перехода от органически-иррационального к организованно-рацио-

Нальному. Организация, связанная с техникой, предполагает организующий субъект, т.е. организм, и он сам не может быть превращен в машину. Но организация имеет тенденцию и самого организатора превратить из организма в машину. Самый дух, создавший технику и машину, не может быть технизирован и машинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало. Но техника хочет овладеть духом и рационализировать его, превратить а автомата, поработить его. И это есть титаническая борьба человека и технизируемой им природы. Сначала человек зависел от природы, и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы. Организм человека, психофизический организм его сложился в другом мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями. Некоторые врачи говорят, что эта атмосфера опасна и губительна. И изобретательность человека в орудиях разрушения очень превышает изобретательность в технике медицинской, целительной. Легче оказалось изобрести удушливые газы, которыми можно истребить миллионы жизней, чем способ лечения рака

или туберкулеза. Организм человека оказывается беззащитным перед собственными изобретениями человека. Открытия, связанные с органической жизнью, гораздо более трудны, чем открытия, связанные с миром неорганическим, где мы вступаем в мир чудес.

Господство техники и машины открывает новую ступень действительности, еще не предусмотренную классификацией наук, действительность совсем не тождественную с действительностью механической и физико-химической. Эта новая действительность видна лишь из истории, из цивилизации, а не из природы. Эта новая действительность развивается в космическом процессе позже всех ступеней, после сложного социального развития, на вершинах цивилизации, хотя в ней действуют механико-физико-химические силы. Искусство тоже создавало новую действительность, не бывшую в природе. Можно говорить о том, что герои и образы художественного творчества представляют собой особого рода реальность. Дон-Кихот, Гамлет, Фауст, Мона Лиза Леонардо или симфония Бетховена — новые реальности, не данные в природе. Они имеют свое существование, свою судьбу. Они действуют на жизнь людей, порождая очень сложные последствия. Люди культуры живут среди этих реальностей. Но действительность, раскрывающаяся в искусстве, носит характер символический, она отображает идейный мир. Техника же создает действительность, лишенную всякой символики, в ней реальность дана тут непосредственно. Это действует и на искусство, ибо техника пе-

Рерождает самое искусство. Об этом свидетельствует кинематограф, вытесняющий все более и более старый театр. Сила воздействия кинематографа огромна. Но он стал возможен благодаря техническим открытиям, главным образом изумительным открытиям в области света и звука, которые на людей прежних эпох должны были бы произвести впечатление настоящих чудес. Кинематограф овладевает пространствами, которыми совершенно бессилен был овладеть театр, океанами, пустынями, горами, так же как овладевает и временем. Через говорящий кинематограф и T. S. F. актер и певец обращаются не к небольшой аудитории старых театров, в которых небольшое количество людей соединялось в определенном месте, а к огромным массам всего человечества, всех частей света, всех стран и народов. Это и есть самое сильное орудие объединения человечества, хотя им могут пользоваться для самых дурных и вульгарных целей. Кинематограф свидетельствует о силе реализации, присущей современной технике. Тут приоткрывается новая действительность. Но эта действительность, связанная с техникой, радикально меняющая отношение к пространству и времени, есть создание духа, разума человека, воли, вносящей свою целесообразность. Это действительность сверхфизическая, не духовная и не психическая, а именно сверхфизическая. Есть сфера сверхфизического, как и сфера сверхпсихического.

Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос. Lafitte в недавно вышедшей книге «Reflexions sur la science des machines» говорит, что наряду с неорганическими и органическими телами есть еще тела организованные — царство машин, осо-

бое царство. Это есть новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело. Появление этих новых тел связано с различием между органическим и организованным. Совершенно ошибочно было бы отнести машину к неорганическому миру на том основании, что для ее организации пользуются элементами неорганических тел, взятых из механико-физико-химической действительности. В природе неорганической машин не существует, они существуют лишь в мире социальном. Эти организованные тела появляются не до человека, как тела неорганические, а после человека и через человека. Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это есть показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склонности к рабству. Машина имеет огромное не только социологическое, но и космологическое значение, и она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе. Это есть проблема отношения человека к природе, личности к обществу, духа к материи, иррационального к рациональному. Поразительно, что до сих пор не была создана философия техники и машины, хотя на эту тему написано много книг. Для создания такой философии уже многое подготовлено, но не сделано самое главное, не осознана машина и техника, как проблема духовная, как судьба человека. Машина рассматривается лишь извне, лишь в социальной проекции. Но изнутри она есть тема философии человеческого существования (Existenzphilosophie). Может ли человек существовать лишь в старом космосе, физическом и органическом, который представлялся вечным порядком, или он мо-

жет существовать и в новом, ином, неведомом еще космосе? Христианство, с которым связана судьба человека, поставлено перед новым миром и оно еще не осмыслило своего нового положения. От этого зависит и построение философии техники, ибо вопрос должен быть прежде решен в духовном опыте, чем он решается в философском познании. Так всегда бывает, хотя бы философское познание этого не замечало (*).

Что означает техническая эпоха и появление нового космоса в судьбе человека, есть ли это материализация и смерть духа и духовности или это может иметь и иной смысл? Разрыв духа со старой органической жизнью, механизация жизни производит впечатление конца духовности в мире. Никогда еще не был так силен материализм. Сращенность духа с историческими телами, которая уничтожается техникой, представлялась вечным порядком и для многих дух исчезает после его отделения от плоти. И техническая эпоха действительно многому несет с собою смерть. Особенно жуткое впечатление производит советское техническое строительство. Но оригинальность его совеем не в самой технике, — в этом отношении там ничего особенного нет, все равно Америка ушла гораздо дальше, и ее с трудом можно нагнать. Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству. Тут действительно есть что-то небывалое, явление нового духовного типа. И это-то и производит жуткое впечатление своей эсхатологией, обратной эсхатологии христианской. Техника и экономика сами по себе могут быть ней-

____________________

*) Опыт философии техники представляет книга Friedrich Dessauer « Philosophie der Technik ».

Тральными, нo oтнoшeниe духа к тeхникe и экoнoмикe нeизбeжнo cтанoвитcя вoпрocoм духoвным. Инoгда прeдcтавляeтcя, чтo мы живeм в эпoху oкoнчатeльнoгo прeoбладания тeхники над мудрocтью в дрeвнeм, благoрoднoм cмыcлe cлoва. Тeхнизация духа, тeхнизация разума мoжeт лeгкo прeдcтавитьcя гибeлью духа и разума. Эcхатoлoгия хриcтианcкая cвязываeт прeoбражeниe мира и зeмли c дeйcтвиeм Духа Бoжия. Эcхатoлoгия тeхники ждeт oкoнчатeльнoгo oвладeния мирoм и зeмлeй, oкoнчатeльнoгo гocпoдcтва над ними при пoмoщи тeхничecких oрудий. Пoэтoму oтвeт на вoпрoc o cмыcлe тeхничecкoй эпoхи c хриcтианcкoй и духoвнoй тoчки зрeния мoжeт прeдcтавитьcя oчeнь яcным и прocтым. Нo в дeйcтвитeльнocти прoблeма гoраздo cлoжнee. Тeхника такжe двoйcтвeнна пo cвoeму значeнию, как вce в этoм мирe. Тeхника oтрываeт чeлoвeка oт зeмли, oна нанocит удар вcякoй миcтикe зeмли, миcтикe матeринcкoгo начала, кoтoрая играла такую рoль в жизни чeлoвeчecких oбщecтв. Актуализм и титанизм тeхники прямo прoтивoпoлoжeн вcякoму паccивнoму, живoтнo-раcтитeльнoму прeбыванию в матeринcкoм лoнe, в лoнe матeри-зeмли, Magna Mater, oн иcтрeбляeт уют и тeплo oрганичecкoй жизни, приникшeй к зeмлe. Cмыcл тeхничecкoй эпoхи прeждe вceгo в тoм, чтo oна заканчиваeт тeллуричecкий пeриoд в иcтoрии чeлoвeчecтва, кoгда чeлoвeк oпрeдeлялcя зeмлeй нe в физичecкoм тoлькo, нo и в мeтафизичecкoм cмыcлe cлoва. В этoм рeлигиoзный cмыcл тeхники. Тeхника даeт чeлoвeку чувcтвo планeтарнocти зeмли, coвceм инoe чувcтвo зeмли, чeм тo, кoтoрoe былo cвoйcтвeннo чeлoвeку в прeжниe эпoхи. Coвceм иначe чувcтвуeт ceбя чeлoвeк, кoгда oн чувcтвуeт пoд coбoй глу-

бину, святость, мистичность земли, и тогда, когда он чувствует землю, как планету, летящую в бесконечное пространство, среди бесконечных миров, когда сам он в силах отделиться от земли, летать по воздуху, перенестись в стратосферу. Это изменение сознания теоретически произошло уже в начале нового времени, когда система Коперника сменила систему Птолемея, когда земля перестала быть центром космоса, когда раскрылась бесконечность миров. От этого пока еще теоретического изменения испытал ужас Паскаль, его испугало молчание бесконечных пространств и миров. Космос, космос античности и средневековья, космос св. Фомы Аквината и Данте исчез. Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенеся центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Идеалистическая философия нового времени и есть эта компенсация за потерю космоса, в котором человек занимал свое иерархическое место, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами. Но техника обладает страшной силой реализации, и она дает острое ощущение разрушения древнего космоса с землей в центре. Это меняет, революционизирует весь бытие современного человека. И результат получается противоречивый и двойственный в отношении к человеку. Человек испугался, когда раскрылась бесконечность пространств и миров, он почувствовал себя потерянным и униженным, не центром вселенной, а ничтожной, бесконечно малой пылинкой. Мощь техники продолжает дело раскрытия бесконечности пространств и миров, в которую брошена земля, но она дает человеку и чувство его собственной мощи, возможности овладения бесконечным миром, в ней есть титанизм человека. Человек впервые делается, наконец,

царем и господином земли, а, может быть и мира. Радикально изменяется отношение к пространству и времени. Прежде человек приникал к матери-земле, чтобы не быть раздавленным пространством и временем. Теперь он начинает овладевать пространством и временем, он не боится отделиться от земли, он хочет улетать, как можно дальше, в пространство. Это, конечно, признак возмужалости человека, он уже как будто не нуждается в заботах и охранении матери. Это делает борьбу более суровой, — обратная сторона того, что техника делает жизнь более удобной. Всегда есть эти две стороны в технике — с одной стороны, она несет с собой удобства, комфорт жизни и действует размягчающе, с другой стороны, она требует большей суровости и бесстрашия.

Старые культуры овладевали лишь небольшим пространством и небольшими массами. Такова была наиболее совершенная культура прошлого: в древней Греции, в Италии в эпоху Возрождения, во Франции XVII в., в Германии начала XIX в. Это есть аристократический принцип культуры, принцип подбора качеств. Но старая культура бессильна перед огромными количествами, она не имеет соответствующих методов. Техника овладевает огромными пространствами и огромными массами. Все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу в эпоху господства техники. В этом ее социологический смысл. Принцип техники демократический. Техническая эпоха есть эпоха демократии и социализации, в ней все становится коллективным, в ней организуются коллективы, которые в старых культурах жили растительной, органической жизнью. Эта растительная жизнь, получившая религиозную санк-

цию, делала ненужной организацию народных масс в современном смысле слова. Порядок и даже очень устойчивый порядок мог держаться без организованности в современном смысле слова, он держался ограниченностью. Техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии. Эта воля к экспансии, породившая европейский капитализм, вызывает неизбежно к исторической жизни народные массы. Тогда старый органический порядок рушится и неизбежна новая форма организации, которая дается техникой. Бесспорно, эта новая форма массовой организации жизни, эта технизация жизни разрушает красоту старой культуры, старого быта. Массовая техническая организация жизни уничтожает всякую индивидуализацию, всякое своеобразие и оригинальность, все делается безлично-массовым, лишенным образа. Производство в эту эпоху массовое и анонимное. Не только внешняя пластическая сторона жизни лишена индивидуальности, но и внутренняя эмоциональная жизнь лишена индивидуальности. И понятна романтическая реакция против техники. Понятно восстание Рескина и Льва Толстого, восстание и по эстетическим, и по нравственным мотивам. Но такое отрицание техники бессильно и не может быть последовательно проведено. Происходит лишь защита более примитивных и отсталых форм техники, а не полное ее отрицание. Все примирились с паровой машиной, с железными дорогами, но было время, когда они вызывали протест и отрицались. Вы можете отрицать передвижение на аэропланах, но, наверное, пользуетесь железными дорогами и автомобилями, вы не любите метро, но охотно ездите трамваями, вы не хотите мириться с говорящим кинематографом, но любите кинемато-

граф молчаливый. Мы очень склонны идеализировать прежние культурные эпохи, не знавшие машин, и это так понятно в нашей уродливой и удушливой жизни. Но мы забываем, что старая, не технизированная жизнь была связана со страшной эксплуатацией людей и животных, с рабством и закрепощением, и что машина может быть орудием освобождения от этой эксплуатации и рабства. Эта двойственность прошлого великолепно изображена в стихотворении Пушкина «Деревня». Пушкин описывает необычайную прелесть русской деревни и помещичьей жизни в ней, но вдруг вспоминает, что она основана на закрепощении людей и на страшной неправде. В проблеме идеализирующего отношения к прошлому мы встречаемся с парадоксом времени. Прошлого, которое нам так нравится и которое нас так притягивает, никогда не было. Это прошлое прошло через наше творческое воображение, через очищение, оно предстоит нам освобожденным от бывшего в нем зла и уродства. Мы любим лишь прошлое, приобщенное к вечности. Но прошлого в прошлом никогда не было, прошлое есть лишь составная часть нашего настоящего. В самом же прошлом было другое настоящее и в нем было зло и уродство. Это и значит, что любить можно только вечное. Поэтому возврата к прошлому нет и его нельзя желать. Мы можем хотеть лишь возврата к вечному прошлому, но это вечное выделено нами в преображающем творческом акте, освобождено от своей тьмы. Невозможно мыслить возврат к натуральному хозяйству и к патриархальному строю, к исключительному преобладанию сельского хозяйства и ремесла в хозяйственной жизни, как хотел Рескин. Эта возможность не дана человеку, он должен дальше изживать

свою судьбу. Новые человеческие массы, выдвинутые на арену истории, требуют новых форм организации, новых орудий. Но то, что мы сейчас называем «технической эпохой», тоже не вечно. Эпоха неслыханной власти техники над человеческой душой кончится, но кончится она не отрицанием техники, а подчинением ее духу. Человек не может остаться прикованным к земле и во всем от нее зависящим, но он не может и окончательно от нее оторваться и уйти в пространства. Какая-то связь с землей останется, останется и сельское хозяйство, без которого человек не может существовать. Прорваться в рай, в райский сад не дано человеку до конца и преображения мира, всего космоса, но всегда останется воспоминание о рае и тоска по раю, всегда останется намек на рай в жизни природной, в садах и цветах, в искусстве. Внутренняя связь человека с душой природы есть другая сторона его отношения к природе. Окончательное вытеснение ее техническим актуализмом уродует не только природу, но и человека. Будущее человечества нельзя мыслить целостно, оно будет сложным. Будут реакции против техники и машины, возвраты к первозданной природе, но никогда не будет уничтожена техника и машина, пока человек совершает свой земной путь.

III.

В чем главная опасность, которую несет с собою машина для человека, опасность уже вполне обнаруживавшаяся? Я не думаю, чтобы это была опасность главным образом для духа и духовной жизни. Машина и техника наносят страшные поражения душевной жизни че-

ловека и прежде всего жизни эмоциональной, человеческим чувствам. Душевно-эмоциональная стихия угасает в современной цивилизации. Так можно сказать, что старая культура была опасна для человеческого тела, она оставляла его в небрежении, часто его изнеживала и расслабляла. Машинная техническая цивилизация опасна прежде всего для души. Сердце с трудом выносит прикосновение холодного металла, оно не может жить в металлической среде. Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца, как ядра души. У самых больших французских писателей нашей эпохи, напр. Пруста и Жида, нельзя уже найти сердца, как целостного органа душевной жизни человека. Все разложилось на элемент интеллектуальный и на чувственные ощущения. Кейзерлинг совершенно прав, когда он говорит о разрушении эмоционального порядка в современной технической цивилизации и хочет восстановления этого порядка (*). Техника наносит страшные удары гуманизму, гуманистическому миросозерцанию, гуманистическому идеалу человека и культуры. Машина по природе своей антигуманистична. Техническое понимание науки совершенно противоположно гуманистическому пониманию науки и вступает в конфликт с гуманистическим пониманием полноты человечности. Это все тот же вопрос об отношении к душе. Техника менее опасна для духа, хотя это на первый взгляд может удивить. В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа, не в эпоху душевности. Религиозный смысл современной техники именно в том, что она все ставит под знак духовного вопроса, а потому может привести и к одухотворенно. Она требует напряжения духовности.

____________________

*) См. его « Meditations Sud - Americaines ».

Техника перестает быть нейтральной, она давно уже не нейтральна, не безразлична для духа и вопросов духа. Да и ничто в конце концов не может быть нейтральным, нейтральным могло что-то казаться лишь до известного времени и лишь на поверхностный взгляд. Техника убийственно действует на душу, но она вместе с тем вызывает сильную реакцию духа. Если душа, предоставленная себе, оказалась слабой и беззащитной перед возрастающей властью техники, то дух может оказаться достаточно сильным. Техника делает человека космиургом. По сравнению с орудиями, которые современная техника дает в руки человека, прежние его орудия кажутся игрушечными. Это особенно видно на технике войны. Разрушительная сила прежних орудий войны была очень ограничена, все было очень локализовано. Старыми пушками, ружьями и саблями нельзя было истребить большой массы человечества, уничтожить большие города, подвергнуть опасности самое существование культуры. Между тем как новая техника дает эту возможность. И во всем техника дает в руки человека страшную силу, которая может стать истребительной. Скоро мирные ученые смогут производить потрясения не только исторического, но и космического характера. Небольшая кучка людей, обладающая секретом технических изобретений, сможет тиранически держать в своей власти все человечество. Это вполне можно себе представить. Эту возможность предвидел Ренан. Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром, и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу, какого он духа.

Вопрос техники неизбежно делается духовным вопросом, в конце концов религиозным вопросом. От этого зависит судьба человечества. Чудеса техники, всегда двойственной по своей природе, требуют небывалого напряжения духовности, неизмеримо большего, чем прежние культурные эпохи. Духовность человека не может уж быть органически растительной. И мы стоим перед требованием нового героизма, и внутреннего и внешнего. Героизм человека, связанный в прошлом с войной, кончается, его уже почти не было в последней войне. Но техника требует от человека нового героизма, и мы постоянно читаем и слышим о его проявлениях. Таков героизм ученых, которые принуждены выйти из своих кабинетов и лабораторий. Полет в стратосферу или опускание на дно океана требует, конечно, настоящего героизма. Героизма требуют все смелые полеты аэропланов, борьба с воздушными бурями. Проявления человеческого героизма начинают связываться со сферами космическими. Но силы духа требует техника прежде всего для того, чтобы человек не был ею порабощен и уничтожен. В известном смысле можно сказать, что речь идет о жизни и смерти. Иногда представляется такая страшная утопия. Настанет время, когда будут совершенные машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения. Фабрики будут производить товары с большой быстротой и совершенством. Автомобили и аэропланы будут летать. Через T. S. F. по всему

миру будут звучать музыка и пение, будут воспроизводиться речи прежних людей. Природа будет покорена технике. Новая действительность, созданная техникой, останется в космической жизни. Но человека не будет, не будет органической жизни. Этот страшный кошмар иногда снится. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек этой участи. Исключительная власть технизации и машинизации влечет именно к этому пределу, к небытию в техническом совершенстве. Невозможно допустить автономию техники, предоставить ей полную свободу действия, она должна быть подчинена духу и духовным ценностям жизни, как впрочем и все. Но дух человеческий справится с грандиозной задачей в том лишь случае, если он не будет изолирован и не будет опираться лишь на себя, если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т.е. сохранится человек. В этом обнаруживается различие эсхатологии христианской и эсхатологии технической.

Власть техники в человеческой жизни влечет за собою очень большое изменение в типе религиозности. И нужно прямо сказать, что к лучшему. В техническую, машинную эпоху ослабевает и делается все более и более затруднительным наследственный, привычный, бытовой, социально обусловленный тип религиозности. Религиозный субъект меняется, он чувствует себя менее связанным с традиционными формами, с растительно-органическим бытом. Религиозная жизнь в техническо-машинную эпоху требует более напряженной духовности,

Христианство делается более внутренним и духовным, более свободным от социальных внушений. Это неизбежный процесс. Очень трудно в современном мире удержать форму религии, определяемую наследственными, национальными, семейными, социально-групповыми влияниями. Религиозная жизнь делается более личной, более выстраданной, т.е. определяется духовно. Это, конечно, совсем не означает религиозного индивидуализма, ибо сама соборность и церковность религиозного сознания не социологическую имеет природу. Но в другом отношении власть техники может иметь роковые последствия для духовной и религиозной жизни. Техника овладевает временем и радикально меняет отношение ко времени. И человек действительно способен овладевать временем. Но технический актуализм подчиняет человека и его внутреннюю жизнь все ускоряющемуся движению времени. В этой бешеной скорости современной цивилизации, в этом бегстве времени ни одно мгновение не остается самоцелью и ни на одном мгновении нельзя остановиться, как на выходящем из времени. Нет выхода в мгновение (Augenblick) в том смысле, как это слово употребляет Киркегардт. Каждое мгновение должно как можно скорее смениться последующим мгновением, и все мгновения остаются в потоке времени и потому исчезают. Внутри каждого мгновения как будто нет ничего, кроме устремленности к последующему мгновению, оно в себе самом пусто. Но такое овладение временем через быстроту и скорость и оказывается порабощением потоком времени. А это значит, что технический актуализм в своем отношении к времени разрушает вечность и делает для человека все более и более трудным отношение к вечности. Нет времени у человека для вечности.

От него требуют скорейшего перехода к последующему времени. Это совсем не значит, что мы должны в прошлом видеть только вечное, которое разрушается будущим. Прошлое нисколько не больше принадлежит вечности, чем будущее, и то и другое принадлежит времени. Как и в прошлом, и в будущем, и во все времена возможен выход в вечность, в самоценное, наполненное мгновение. Время подчиняется машине скорости, но этим оно не преодолевается и не побеждается. И человек стоит перед проблемой: сохранится ли для него возможность мгновений созерцания, созерцания вечности, Бога, истины, красоты. Человек, бесспорно, имеет активное призвание в мире и в актуализме есть правда. Но человек есть также существо способное к созерцанию, и в созерцании есть элемент, определяющий его «я». В самом созерцании, т.е. в отношении человека к Богу, есть творчество. Постановка этой проблемы еще более убеждает нас в том, что все болезни современной цивилизации порождаются несоответствием между душевной организацией человека, унаследованной от других времен, и новой, технической, механической действительностью, от которой он никуда не может уйти. Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превратить человека в машину. Процесс этот очень болезненный. Современный человек пытается укрепить себя спортом и этим борется с антропологическим регрессом. И нельзя отрицать положительного значения спорта, который возвращает к античному, греческому отношению к телу. Но самый спорт может превратиться в средство разрушения человека, может создавать уродство вме-

сто гармонизации, если не подчинить его целостной, гармонической идее человека. Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации. Личность во всем противоположна машине. Она, прежде всего, есть единство в многообразии и целостность, она из себя полагает свою цель, она не согласна быть превращена в часть, в средство и орудие. Но техническая цивилизация, но технизированное и машинизированное общество хотят, чтобы человек был их частью, их средством и орудием, они все делают, чтобы человек перестал быть единством и целостью, т.е. хотят, чтобы человек перестал быть личностью. И предстоит страшная борьба между личностью и технической цивилизацией, технизированным обществом, борьба человека и машины. Техника всегда безжалостна ко всему живому и существующему. И жалость к живому и существующему должна ограничить власть техники в жизни.

Машинизм, торжествующий в капиталистической цивилизации, прежде всего извращает иерархию ценностей, и восстановление иерархии ценностей есть ограничение власти машинизма. Эта проблема не может быть решена возвратом к старой душевной структуре и к старой природно-органической действительности (*). И вместе с тем характер современной технической цивилизации и то, что она делает с человеком, невыносимо для христианского сознания и не только христианского, но человеческого созна-

_____________________

*) Интересная книга Cina Lombroso « La rancon du machinisme » проникнута слишком большой верой в возможность возврата к домашним типам цивилизации.

ния, сознания человеческого достоинства. Мы стоим перед вопросом о спасении образа человека. Человек призван продолжать миротворение, и дело его есть как бы восьмой день творения, он призван быть царем и господином земли. Но дело, которое он делает и к которому он призван, порабощает его и искажает его образ. Появляется новый человек, с новой душевной структурой, с новым образом. Старый человек, человек прошлого принимал себя за вечного человека. В нем было вечное, но он не был вечным человеком. Прошлое не есть вечное. Новый человек должен появиться в мире. И трудным является не вопрос о том, в каком он стоит отношении к старому человеку, а о том, в каком он стоит отношении к вечному человеку, к вечному в человеке. Вечным является образ и подобие Божие в человеке, что и делает его личностью. Это нельзя понимать статически. Образ и подобие Божие в человеке, как в природном существе, раскрывается и утверждается в динамике. Это и есть неустанная борьба против старого, ветхого человека во имя человека нового. Но машинизм хотел бы заменить в человеке образ и подобие Божие образом и подобием машины. Это не есть создание нового человека, это есть истребление человека, исчезновение человека, замена его иным существом, с иным, не человеческим уже существованием. В этом вся мучительность проблемы. Машина создана человеком, и она может дать ему гордое сознание его достоинства и силы. Но эта гордость человека незаметно для него самого переходит в унижение человека. Может появиться поистине новое существо, но не человеческое уже. И совсем не потому, что человек принадлежит к старому миру, и мир

новый должен непременно не изменить только человека, а подменить его другим существом. Человек менялся на протяжении своей исторической судьбы, он бывал старым и новым. Но во все времена, старые и новые, человек прикасался к вечности, и это делало его человеком. Новый же человек, который окончательно порвет с вечностью, окончательно прикрепится к новому миру, которым должен овладеть и подчинить себе, перестанет быть человеком, хотя и не сразу это заметит. Происходит дегуманизация человека. Ставится вопрос: быть или не быть человеку, не старому человеку, который должен преодолеваться, а просто человеку. Со времени возникновения человеческого самосознания, открывающегося в Библии и в древней Греции, никогда еще с такой остротой и глубиной не ставилась эта проблема. Европейский гуманизм верил в вечные основы человеческой природы. Эту веру он получил от греко-римского мира. Христианство верит, что человек есть творение Божие и несет в себе Его образ и подобие, что человек искуплен Сыном Божиим. Обе веры укрепляли европейского человека, который считал себя человеком универсальным. Ныне вера эта пошатнулась. Мир не только дехристианизируется, но и дегуманизируется. В этом вся острота вопроса, перед которым ставит нас чудовищная власть техники.

Замечательная попытка разрешить стоящий перед нами вопрос принадлежит гениальному христианскому мыслителю Н. Федорову, автору «Философии общего дела». Для него, как для Маркса и Энгельса, философия должна не познавать теоретически мир, а его переделывать, должна быть проективной. Человек призван активно овладеть стихийными силами природы,

несущими ему смерть, и регулировать, упорядочивать не только социальную, но и космическую жизнь. H. Федоров был православный христианин, и обоснование его «общего дела», дела победы над смертью и возвращения жизни всем умершим было христианское. Но он верил также в науку и технику, необычайно верил. У него нет обоготворения науки и техники, ибо он верил в Бога и Христа, но наука и техника для него величайшие орудия человека в победе над стихийными, иррациональными, смертоносными силами природы. Он верил в чудеса техники и призывал к их свершению. Пример H. Федорова интересен для нас потому, что веру в мощь техники он соединял с духом прямо противоположным тому, который господствует в техническую эпоху. Он ненавидел машинизм современной цивилизации, ненавидел капитализм, созданный блудными сынами, забывшими отцов. У него есть формальное сходство с Марксом и коммунизмом, но при полной противоположности духа (*). Н. Федоров один из немногих в истории христианской мысли, почти единственный, который преодолел пассивное понимание апокалипсиса. Апокалипсис есть откровение об исторических судьбах человека и мира и о конце, о конечном исходе. Но откровение это нельзя понимать детерминистически и фаталистически. Конец, страшный суд и вечная гибель многих совсем не предопределены божественной или природной необходимостью, совсем не фатальны. Человек свободен и призван к активности, конец зависит и от него. Апокалиптиче-

___________________

*) См. интересную книгу Сетницкого «О конечном идеале». Книга Сетницкого есть федоровское направление в советский период. В ней ослабели традиционно религиозные элементы мировоззрения Н. Федорова.

ские пророчества условны. Если христианское человечество не соединится для общего дела овладения стихийными смертоносными силами, для победы над смертью и для восстановления всеобщей жизни, для регуляции мировой жизни, если оно не создаст царства христиански одухотворенного труда, если не преодолеет дуализма теоретического и практического разума, умственного и физического труда, не будет осуществлять христианской правды, христианского братства и любви во всей полноте жизни, не будет побеждать смерть силой христианской любви и силой науки и техники, то будет царство антихриста, конец мира, страшный суд и все, что описывается в апокалипсисе. Но всего этого может и не быть, если «общее дело» начнется. Эсхатология H. Федорова отличается и от обычной христианской эсхатологии, и от эсхатологии современной техники, религии машинизма. Русский коммунизм особенно напоминает нам о мало оцененном Н. Федорове. Он ставил во всей остроте религиозный вопрос об активности человека и о технике. Власть техники и машины связана с капитализмом, она родилась в недрах капиталистического строя, и машина была самым могущественным орудием развития капитализма. Коммунизм целиком принимает от капиталистической цивилизации этот гипер-машинизм и техницизм и создает настоящую религию машины, которой поклоняется, как тотему. Бесспорно, если техника создала капитализм, то она же может способствовать преодолению капитализма и созданию иного, более справедливого социального строя. Она может стать могущественным орудием в решении социального вопроса. Но в этом случае все будет зависеть от того, какой дух победит, какого духа будет человек. Материалистический комму-

низм подчиняет проблему человека, как целостного душевно-телесного существа, проблеме общества. Не человек должен организовывать общество, а общество должно организовывать человека. Но в действительности правда в обратном — человеку принадлежит примат, человек должен организовывать общество и мир, и организация эта будет зависеть от того, каков человек, какого он духа. И человек берется тут не только как индивидуальное существо, но и как социальное существо, имеющее социальное призвание. Только тогда человек имеет активное и творческое призвание. Очень часто в нашу эпоху люди, раненые машинизмом, говорят, что машина калечит человека, что машина во всем виновата. Такое отношение унижает человека, не соответствует его достоинству. Ответственна совсем не машина, которая есть создание самого человека, машина ни в чем не виновата, и недостойно переносить ответственность с самого человека на машину. Не машина, а человек виновен в страшной власти машинизма, не машина обездушила человека, а сам человек обездушился. Проблема должна быть перенесена извне внутрь. Духовное ограничение власти техники и машины над человеческой жизнью есть дело духа, дело самого человека, зависит от напряжения его духовности. Машина может быть великим орудием в руках человека, в его победе над властью стихийной природы, но для этого человек должен быть духовным существом, свободным духом. В мире происходит процесс дегуманизации, дегуманизации во всем. Но в этой дегуманизации повинен сам человек, а не машина. Машинизм есть лишь проекция этой дегуманизации. Мы, напр., видим эту дегуманизацию науки в современной физике, изумительной своими от-

Крытиями. Физика изучает невидимые световые лучи и неслышимый звук, и этим выводит за пределы привычного человеку мира света и звука. Также Эйнштейн выводит из привычного человеку пространственного мира. Новые открытия в физике имеют положительное значение и ни в чем не повинны, они свидетельствуют о силе человеческого сознания. Дегуманизация есть состояние человеческого духа, она есть отношение духа к человеку и миру. Все приводит нас к религиозной и философской проблеме человека.

Человек может быть поглощен все более и более раскрывающейся космической бесконечностью. Христианство освободило человека от власти космической бесконечности, в которую он был погружен в древнем мире, от власти духов и демонов природы. Оно поставило его на ноги, укрепило его, поставило его в зависимость от Бога, а не от природы. Но на вершинах науки, которые только и стали достижимы при независимости человека от природы, на вершинах цивилизации и техники, человек сам открывает тайны космической жизни, раньше от него скрытые, и обнаруживает действие космических энергий, раньше как бы дремавших в глубинах природной жизни. Это свидетельствует о мощи человека, но это же ставит его в новое, опасное положение по отношению к космической жизни. Проявленная человеком способность к организации дезорганизует его внутренне. Для христианского сознания ставится новая проблема. Христианский ответ на новое положение человека в мире предполагает изменение христианского сознания в понимании призвания человека в мире. В центре ставится проблема христианской антрополо-

гии. Нас не может удовлетворить антропология патриотическая и схоластическая или антропология гуманистическая. Со стороны познавательной центральной становится проблема философской антропологии. Человек и машина, человек и организм, человек и космос — все проблемы философской и религиозной антропологии. В своей исторической судьбе человек проходит разные стадии, и всегда трагична эта судьба. В начале человек был рабом природы, и он начал героическую борьбу за свое охранение, независимость и освобождение. Он создал культуру, государства, национальные единства, классы. Но он стал рабом государства, национальности, классов. Ныне вступает он в новый период. Он хочет овладеть иррациональными общественными силами. Он создает организованное общество и развитую технику, делает человека орудием организации жизни и окончательного овладения природой. Но он становится рабом организованного общества и техники, рабом машины, в которую превращено общество и незаметно превращается сам человек. Но в новых и новых формах ставится проблема освобождения человека, овладения духом природы и общества. Эта проблема может быть решена только сознанием, которое поставит человека выше природы и общества, поставит душу человеческую выше всех природных и общественных сил, которые должны ему подчиниться. То, что освобождало человека, должно быть принято, и отвергнуто то, что его порабощало. Но эта истина о человеке, о его достоинстве и его призвании заложена в христианстве, хотя, может быть, недостаточно в его истории раскрывалась и часто искажалась. Путь окончательного освобождения человека и окончатель-

ного осуществления его призвания есть путь к царству Божию, которое есть не только царство небесное, но и царство преображенной земли, преображенного космоса.

Николай Бердяев.

Страница сгенерирована за 0.01 секунд!

В наш век активного роста новых открытий и технологий все чаще затрагивается вопрос о духовной жизни человека, его связи с Богом и дальнейшем духовном развитии. Связанно это с растрачиванием духовных сил на нахождение новых технических новшеств и обучение пользоваться этими самыми технологиями. Здесь стоит задать вопрос:

«Становится ли человек зависим от своих открытий и как это влияет на его духовную жизнь и будущее в целом?».

На этот вопрос попытался ответить в своей статье »Человек и машина» Николай Александрович Бердяев.

Рассматривая проблему человек и машина, Н. Бердяев переносит центр своего внимания на человека, процесс изменения его сознания под влиянием технического прогресса. Он отмечает, что изменение сознания произошло тогда, когда взгляды Коперника стали преобладающими, когда раскрылась бесконечность миров.

«От этого пока еще теоретического изменения испытал ужас Паскаль, его испугало молчание бесконечных пространств и миров.»

Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенеся центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Перестал связывать себя с миром, потерял связь с окружающими его силами и сконцентрировался только на своих нуждах и желаниях.

«Машина имеет огромное не только социологическое, но и космологическое значение, и она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе. Это есть проблема отношения человека к природе, личности к обществу, духа к материи, иррационального к рациональному.»

Космос подразумевает собой некую оболочку где находятся высшие силы, потеря связи с которой повлечет за собой дальнейшее уничтожении этой особой оболочки и уничтожение духовного и душевного в самом человеке.

Бердяев отмечает, что человек как самостоятельный от мира элемент, способен разрушить свою душу, лишиться главного – духовности и доброты сердца.

«Но дух человеческий справится с грандиозной задачей в том лишь случае, если он не будет изолирован и не будет опираться лишь на себя, если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т.е. сохранится человек.»

«Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца, как ядра души.»

Несмотря на то что духовный и душевный аспект человека считаются неразделимы, у каждого живого существа есть душа, а силы духа может и не быть. Поэтому, в борьбе за свою самостоятельность в этом мире, человек рискует потерять свой духовный аспект и поддавшись собственной гордыни, быть покоренным собственными открытиями.

«Техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии.»

«Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром, и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу, какого он духа.»

Николай Александрович Бердяев неоднократно затрагивает данную проблему,потери духовности, но более сильно его волнует вопрос душевный. По тому как духовный аспект может быть возобновляемым, даже если его и не было вовсе, а вот душевность, если ее потерять, уже не восстановить.

«В чем главная опасность, которую несет с собою машина для человека, опасность уже вполне обнаруживавшаяся? Я не думаю, чтобы это была опасность главным образом для духа и духовной жизни. Машина и техника наносят страшные поражения душевной жизни человека и прежде всего жизни эмоциональной, человеческим чувствам. Душевно-эмоциональная стихия угасает в современной цивилизации.»

«В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа, не в эпоху душевности.»

«Идеалистическая философия нового времени и есть эта компенсация за потерю космоса, в котором человек занимал свое иерархическое место, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами.»

С потерей космоса человек обречен на потерю связи с миром, потерю своих определяющих человечность свойств – душевность, силу духа, и эмоциональный аспект. Это повлечет за собой новую философию времени, где первичность бестелесного, бесчувственного, субъективного, оценочного и непространственного в любых явлениях и процессах над материальным, которому присущи объективность, телесность, чувственное ощущение без оценок.

«Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос.»

Массовое тиражирование техники, массовая техническая организация жизни уничтожает всякое своеобразие и оригинальность, индивидуальность человека. Вместе с тем появляются новые идолы, созданные человеком, которым человек начинает сам поклоняться. В пример можно привести новые модели мобильных телефонов которые появляются каждые пару месяцев. Которые сводят людей с ума в гонке на первообладание ими. Но люди создали сами эту технику, получается и сами ввели себя в эту зависимость. Как наркоманы которые сами могут нахимичить себе новую дозу, так и простые обыватели вгоняют себя в зависимость от техники, потому что им попросту страшно остаться наедине с собой и своими мыслями, страшно заглянуть вглубь себя. Потому что у многих там уже ничего нет. Но так же к причине этой гонки на «вооружение» можно отнести стадную особенность человека, которая была во все времена. Опять таки страшно остаться в стороне.

Не следовать за техническим прогрессом в наше время отчасти глупо, мы живем давно не в каменном веке, и невозможно мыслить возврат к старому натуральному хозяйству, патриархальному строю. Эта возможность не дана человеку.

Согласно Н. Бердяеву технологический прогресс влияет не только на человека, но и на все что его окружает, и что в дальнейшем создает человек, например искусство.

«…действительность, раскрывающаяся в искусстве, носит характер символический, она отображает идейный мир. Техника же создает действительность, лишенную всякой символики, в ней реальность дана тут непосредственно.»

И здесь возникает вопрос: «Какую идею может привнести в мир человек,лишенный духовности?»

Ведь духовность это не только связь с Богом, это в первую очередь связь с миром и то как человек отражает этот мир через самого себя.

Наше поколение стоит перед основным парадоксом: без технического прогресса невозможно дальнейшее развитие культуры человека, искусства, его нравственной стихии, потому как жизнь есть развитие во всем. Без техники было бы не возможно возникновение человеческой культуры. Но чрезмерное внедрение в жизнь человека технических новшеств тормозит этот прогресс в культуре, у человека пропадает стимул в дальнейшем развитии. Культура перестает развиваться и в окончательном вступлении в техническую эпоху может совсем погибнуть.

«Духовное ограничение власти техники и машины над человеческой жизнью есть дело духа, дело самого человека, зависит от напряжения его духовности. Машина может быть великим орудием в руках человека, в его победе над властью стихийной природы, но для этого человек должен быть духовным существом, свободным духом.»

Только в наших руках создать свое светлое будущее. Перестать относиться потребительски к окружающему нас миру. Снова начать ценить связь с духовными силами и душевность каждого человека.

Но несмотря на неоспоримость поднятых проблем и доводов к ним автора, я не со всем с ним согласна.

« Особенно жуткое впечатление производит советское техническое строительство. Но оригинальность его совсем не в самой технике, - в этом отношении там ничего особенного нет, все равно Америка ушла гораздо дальше, и ее с трудом можно нагнать. Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству.»

Хочется отметить как строитель, что именно в советское время по крайней мере строительство было на высоте. Дома построенные в те времена стоят и по сей день, и люди выбирая между старым кирпичным пяти этажным советским домом и новостройкой –выбирают советский дом. Это обусловлено тем что, в отличии от сегодняшнего распорядка строительства, в те годы строительные нормы выполнялись. Строили полагаясь на свое аналитическое мышление, а не на современные компьютерные программы. И сказать что в советском строительстве ничего особенного нет очень просто, если ты не строитель. Сравнивать свою родину, при этом живя во Франции, с ее на тот момент главным соперником, да еще и не в ее пользу – откуда столько не любви к родине? Что касается Америки, то автор не учел что может Американская архитектура и разнообразнее – но строят там дома где климатические районы намного мягче и благоприятнее, чем резкие и суровые температурные перепады России.

Среди высланных был известный гистолог Александр Александрович Максимов (1874–1928 гг.). Уроженец Санкт-Петербурга, он является автором теории происхождения крови из одной лимфоцитоподобной клетки (унитарная теория кроветворения). Именно он впервые ввел в научный оборот понятие «стволовая клетка».

Владимир Кузьмич Зворыкин , известный изобретатель. С 1919 г. Владимир Кузьмич, переехав в США, работал в различных радиотехнических фирмах. Из множества его изобретений мировую славу принесло создание иконоскопа – первой передающей телевизионной трубки, прообраза современного кинескопа, за что его и считают «отцом телевидения».

Рассказать обо всех эмигрантах первой волны, оставивших след в истории медицины, невозможно, как нельзя оценить ущерб, нанесенный культуре и науке России вынужденной эмиграцией ученых. В США когда-то была популярна шутка, что Зворыкин является русским подарком Америке. Вероятно, это был наилучший выход из наихудшей ситуации.

Странно было прочитать этот абзац, полный агрессии к стране где родился автор, хотя сам писал как важны человеку духовность и душевность. Не духовненько выходит. И не понятно, как человек не обладающий техническими знаниями в строительстве смеет оценивать качество строительной деятельности в целом.

Что касается самой темы статьи о мрачном будущем человечества, порабощенным машинами – я в это не верю. Я верю в то что неодушевленный предмет никогда не сможет самостоятельно думать, а уж тем более поработить кого либо. Для этого нужно понимать то что ты собираешься поработить, а для этого опять таки надо уметь думать и рассуждать.

«Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации.»

Как известно все научные открытия делаются людьми. Причем не стадом, а по крайней мере группой людей, которой руководит один самый умный и способный. Человек уникальный, расположенный не просто к науке, а еще и к руководству, знает чего хочет и добивается это, как по мне так настоящая –личность.

Марк Цукерберг – создатель всемирно известной сети в Интернете фейсбук.

Стив Джобс – создатель фирмы эпл, и если не он собирал выпускаемую им технику, то умело руководил командой инженеров.

Иными словами без этих самых личностей не было бы технического прогресса, а значит пока есть такие люди, пока человек любопытен и ему интересен окружающий ему мир – человечество контролирует технику. Но это не значит что человек не должен развивать в себе духовность, напротив. Без нее не развивается человек, а без человека нет и технического развития.

Человек и машина was last modified: Октябрь 12th, 2016 by Полина Дедюхова

Путь. - Май 1933.- №38. - С. 3-38.

Cтраницы проставлены по первому изданию в журнале. Номер страницы предшествует тексту на ней.

Не будет преувеличением сказать, что вопрос о технике стал вопросом о судьбе человека и судьбе культуры. В век маловерия, в век ослабления не только старой религиозной веры, но и гуманистической веры XIX века единственной сильной верой современного цивилизованного человека остается вера в технику, в ее мощь и ее бесконечное развитие. Техника есть последняя любовь человека, и он готов изменить свой образ под влиянием предмета своей любви. И все, что происходит с миром, питает эту новую веру человека. Человек жаждал чуда для веры, и ему казалось, что чудеса прекратились. И вот техника производит настоящие чудеса. Проблема техники очень тревожна для христианского сознания, и она не была еще христианами осмыслена. Два отношения существуют у христиан к технике, и оба недостаточны. Большинство считает технику религиозно нейтральной и безразличной. Техника есть дело инженеров. Она дает усовершенствования жизни, которыми пользуются и христиа//4//

Не. Техника умножает блага жизни. Но эта специальная область, не затрагивающая никак сознания и совести христианина, не ставит никакой духовной проблемы. Христианское же меньшинство переживает технику апокалиптически, испытывает ужас перед ее возрастающей мощью над человеческой жизнью, готова видеть в ней торжество духа антихриста, зверя, выходящего из бездны. Злоупотребление апокалипсисом особенно свойственно русским православным. Все, что не нравится, все, что разрушает привычное, легко объявляется торжеством антихриста и приближением конца мира. Это есть ленивое решение вопроса. В основании его лежит аффект страха. Впрочем, первое решение в смысле нейтральности тоже ленивое, оно просто не видит проблемы.

Технику можно понимать в более широком и в более узком смысле. ГРЕЧ! значит и индустрия, и искусство. ГРЕЧ! значит фабриковать, создавать с искусством. Мы говорим не только о технике экономической, промышленной, военной, технике, связанной с передвижением и комфортом жизни, но и о технике мышления, стихосложения, живописи, танца, права, даже о технике духовной жизни, мистического пути. Так, напр., йога есть своеобразная духовная техника. Техника повсюду учит достигать наибольшего результата при наименьшей трате сил. И такова особенно техника нашего технического, экономического века. Но в нем достижения количества заменяют достижения качества, свойственные технику-мастеру старых культур. Шпенглер в своей новой небольшой книге «Der Mensch und die Technik» определяет технику как борьбу, а не орудие. Но, бесспорно, техника всегда есть средство, орудие, а не цель. Не может быть техни//5//

Ческих целей жизни, могут быть лишь технические средства, цели же жизни всегда лежат в другой области, в области духа. Средства жизни очень часто подменяют цели жизни, они могут так много занимать места в человеческой жизни, что цели жизни окончательно и даже совсем исчезают из сознания человека. И в нашу техническую эпоху это происходит в грандиозных размерах. Конечно, техника для ученого, делающего научные открытия, для инженера, делающего изобретения, может стать главным содержанием и целью жизни. В этом случае техника, как познание и изобретение, получает духовный смысл и относится к жизни духа. Но подмена целей жизни техническими средствами может означать умаление и угашение духа, и так это и происходит. Техническое орудие по природе своей гетерогенно как тому, кто им пользуется, так и тому, для чего им пользуются, гетерогенно человеку, духу и смыслу. С этим связана роковая роль господства техники в человеческой жизни. Одно из определений человека как homo faber - существо, изготовляющее орудие, которое так распространено в историях цивилизаций, уже свидетельствует о подмене целей жизни средствами жизни. Человек, бесспорно, инженер, но он изобрел инженерное искусство для целей, лежащих за его пределами. Тут повторяется то же, что с материалистическим пониманием истории Маркса. Бесспорно, экономика есть необходимое условие жизни, без экономического базиса невозможна умственная и духовная жизнь человека, невозможна никакая идеология. Но цель и смысл человеческой жизни лежит совсем не в этом необходимом базисе жизни. То, что является наиболее сильным по своей безотлагательности и необходимости, //6// совсем не является от итого наиболее ценным. То же, что стоит выше всего в иерархии ценностей, совсем не является наиболее сильным. Можно было бы сказать, что наиболее сильной в нашем мире является грубая материя, но она же и наименее ценна, наименее же сильным в нашем грешном мире представляется Бог, Он был распят миром, но Он же является верховной ценностью*. Техника обладает такой силой в нашем мире совсем не потому, что она является верховной ценностью.

Мы стоим перед основным парадоксом: без техники невозможна культура, с нею связано самое возникновение культуры, и окончательная победа техники в культуре, вступление в техническую эпоху влечет культуру к гибели. В культуре всегда есть два элемента - элемент технический и элемент природно-органический. И окончательная победа элемента технического над элементом природно-органическим означает перерождение культуры во что-то иное, на культуру уже не похожее. Романтизм есть реакция природно-органического элемента культуры против технического ее элемента. Поскольку романтизм восстает против классического сознания, он восстает против преобладания технической формы над природой. Возврат к природе есть вечный мотив в истории культуры, в нем чувствуется страх гибели культуры от власти техники, гибели целостной человеческой природы. Стремление к целостности, к органичности есть также характерная черта романтизма. Жажда возврата к природе есть воспоминание об утраченном рае, жажда возврата в него. И всегда доступ человека в рай оказывается загражденным. Фран

*) О том, что высшие ценности являются наименее сльными, хорошо говорит Н.Гартман в своей "Ethik".

Цузские томисты любят делать различие между agir (ГРЕЧ!) и faire (ГРЕЧ!) **. Это старое схоластическое различие. Agir значит свободное упражнение человеческих сил, faire же значит создание продуктов, фабрикование. В первом случае центр тяжести лежит в человеке, в творящем, во втором же случае - в продукте. Техническая эпоха требует от человека фабрикации продуктов, и притом в наибольшем количестве при наименьшей затрате сил. Человек делается орудием производства продуктов. Вещь ставится выше человека.

Можно установить три стадии в истории человечества - природно-органическую, культурную в собственном смысле и технически-машинную. Этому соответствует различное отношение духа к природе - погруженность духа в природу; выделение духа из природы и образование особой сферы духовности; активное овладение духом природы, господство над ней. Стадии эти, конечно, нельзя понимать исключительно как хронологическую последовательность, это прежде всего разные типы. И человек культуры все еще жил в природном мире, который не был сотворен человеком, который представлялся сотворенным Богом. Он был связан с землей, с растениями и животными. Огромную роль играла теллурическая мистика, мистика земли. Известно, какое большое значение имели растительные и животные религиозные культы. Преображенные элементы этих культов вошли и в христианство. Согласно христианским верованиям, человек из земли вышел и в землю должен вернуться. Культура в период своего цветения была еще окру //8//

Жена природой, любила сады и животных. Цветы, тенистые парки и газоны, реки и озера, породистые собаки и лошади, птицы входят в культуру. Люди культуры, как ни далеко они ушли от природной жизни, смотрели еще на небо, на звезды, на бегущие облака. Созерцание красот природы есть даже по преимуществу продукт культуры. Культуру, государство, быт любили понимать органически, по аналогии с живыми организмами. Процветание культур и государств представлялось как бы растительно-животным процессом. Культура полна была символами, в ней было отображение веба в земных формах, даны были знаки ияого мира в этом мире. Техника же чужда символики, она реалистична, она ничего не отображает, она создает новую действительность, в яей все присутствует тут. Она отрывает человека и от природы и от миров иных.

Основным для нашей темы является различение между организмом и организацией. Организм рождается из природной космической жизни, и он сам рождает. Признак рождения есть признак организма. Организация же совсем не рождается и рождает. Она создается активностью человека, она творится, хотя творчество это и не есть высшая форма творчества. Организм не есть агрегат, он не составляется из частей, он целостен и целостным рождается, в нем целое предшествует частям и присутствует в каждой части *. Организм растет, развивается. Механизм. созданный организационным процессом, составляется из частей, он яе можот расти и развиваться, в нем целое не присутствует в частях и но предшествует частям. В организме есть це

(*) См. Driesch, "La philosophie de l"organisme".

Лесообразность, имманентно ему присущая, она вкладывается в него Творцом или природой, она определяется господством целого над частями. Л организации есть целесообразность совсем другого рода, она вкладывается в нее организатором извне. Механизм составляется с подчинением его определенной цели, но он не рождается с присущей ему целью. Часы действуют очень целесообразно, но эта целесообразность не в них» а в создавшем и заведшем их человеке. Организованный механизм в своей целесообразности зависит от организатора. Но в нем ость инерция, которая может действовать на организатора и даже порабощать его себе. В истории были организованные тела, подобные жизни организмов Так, патриархальный строй, натуральное хозяйство представлялись органическими и даже вечными в этой своей органичности. Органический строй обычно представлялся созданным не человеком, а нли самой природой, или Творцом мира. Долгое время была вера в существование вечного объективного порядка природы, с которым должна быть согласована и которому должна быть подчинена жизнь человека. Природному придавался как бы нормативный характер. Согласное с природой представлялось и добрым и справедливым. Для древнего грека и для средневекового человека существовал неизменный космос, иерархическая система, вечный ordo. Такой порядок существовал и для Аристотеля и для св. Фомы Аквината. Земля и небо составляли неизменную иерархическую систему. Самое понимание неизменного порядка природы было связано с объективным теологическим принципом. И вот техника в той ее форме, которая торжествует с конца ХVПI в., разрушает эту веру в вечный порядок //10// природы, и разрушает в гораздо более глубоком смысле, чем это делает эволюционизм. Эволюционизм признает изменения, но эти изменения происходят в той же ступени природпой действительности. Эволюционизм возник главным образом из наук биологических, я потому самое развитие было понято как процесс органический. Но мы не живем в век наук биологических, мы живем в век наук физических, в век Эйнштейна, а не в век Дарвина. Науки физические не так благоприятствуют органическому пониманию жизни природы, как науки биологические. Биология сама была механистической во второй половине XIX века, но она благоприятствовала органическому пониманию в других областях, напр., в социологии. Натурализм, как он сложился во второй половине прошлого века, признавал развитие в природе, но это развитие происходило в вечном порядке природы. Поэтому он особенно дорожил принципом закономерности процессов природы, которым гораздо меньше дорожит современная наука. Новая природная действительность, перед которой ставит человека современная техника, совсем не есть продукт эволюции,а есть продукт изобретательности и творческой активности самого человека, не процесса органического, а процесса организационного. С этим связан смысл всей технической эпохи. Господство техники и машины есть прежде всего переход от органической жизни к организованной жизни, от растительности к конструктивности. С точки зрения органической жизни техника означает развопло-щение, разрыв в органических телах истории, разрыв плоти и духа. Техника раскрывает новую ступень действительности, и эта действительность есть создание человека, резуль //11// тат прорыва духа в природу и внедрение разума в стихийные процессы. Техника разрушает старые тела и создает новые тела, совсем не похожие на тела органические, создает тела организованные.

И вот трагедия в том, что творение восстает против своего творца, более не повинуется ему. Тайна грехопадения - в восстании твари против Творца. Она повторяется и во всей истории человечества. Прометеевский дух человека не в силах овладеть созданной им техникой, справиться с раскованными, небывалыми энергиями. Мы это видим во всех процессах рационализации в техническую эпоху, когда человек заменяется машиной. Техника заменяет органически-иррациональное организованно-рациональным. Но она порождает новые иррациональные последствия в социальной жизни. Так рационализация промышленности порождает безработицу, величайшее бедствие нашего времени. Труд человека заменяется машиной, это есть положительное завоевание, которое должно было бы уничтожить рабство и нищету человека. Но машина совсем не повинуется тому, что требует от нее человек, она диктует свои законы. Человек сказал машине: ты мне нужна для облегчения моей жизни, для увеличения моей силы, машина же ответила человеку: а ты мне не нужен, я без тебя все буду делать, ты же можешь пропадать. Система Тейлора есть крайняя форма рационализации труда, но она превращает человека в усовершенствованную машину. Машина хочет, чтобы человек принял ее образ и подобие. Но человек есть образ и подобие Бога и не может стать образом и подобием машины, не перестав существовать. Здесь мы сталкиваемся с пределами перехода от органически-иррационального к организованно-рацио //12//

Нальному. Организация, связанная с техникой, предполагает организующий субъект, т. е. организм, и он сам не может быть превращен в машину. Но организация имеет тенденцию и самого организатора превратить из организма в машину. Самый дух, создавший технику и машину, не может быть технизирован и машинизирован без остатка, в нем всегда останется иррациональное начало. Но техника хочет овладеть духом и рационализировать его, превратить в автомата, поработить его. И это есть титаническая борьба человека и технизируемой им природы. Сначала человек зависел от природы, и зависимость эта была растительно-животной. Но вот начинается новая зависимость человека от природы, от новой природы, технически-машинная зависимость. В этом вся мучительность проблемы. Организм человека, психо-физический организм его сложился в другом мире и приспособлен был к старой природе. Это было приспособление растительно-животное. Но человек совсем еще не приспособился к той новой действительности, которая раскрывается через технику и машину, он не знает, в состоянии ли будет дышать в новой электрической и радиоактивной атмосфере, в новой холодной, металлической действительности, лишенной животной теплоты. Мы совсем еще не знаем, насколько разрушительна для человека та атмосфера, которая создается его собственными техническими открытиями и изобретениями. Некоторые врачи говорят, что эта атмосфера опасна и губительна. И изобретательность человека в орудиях разрушения очень превышает изобретательность в технике медицинской, целительной. Легче оказалось изобрести удушливые газы, которыми можно истребить миллионы жизней, чем способ лечения рака //13// или туберкулеза. Организм человека оказывается беззащитным перед собственными изобретениями человека. Открытия, связанные с органической жизнью, гораздо более трудны, чем открытия, связанные с миром неорганическим, где мы вступаем в мир чудес. II.

Господство техники и машины открт яает новую ступень действительности, еще не предусмотренную классификацией наук, действительность, совсем не тождественную с действительностью механической и физико-химической. Эта новая действительность видна лишь из истории, из цивилизации, а не из природы. Эта новая действительность развивается в космическом процессе позже всех ступеней, после сложного социального развития, на вершинах цивилизации, хотя в ней действуют механико-физико-химические силы. Искусство тоже создавало новую действительность, не бывшую з природе. Можно говорить о том, что герои и образы художественного творчества представляют собой особого рода реальность. Дон-Кихот, Гамлет, Фауст, Мона Лиза Леонардо или симфония Бетховена - новые реальности, не данные в природе. Они имеют свое существование, свою судьбу. Они действуют на жизнь людей, порождая очень сложные последствия. Люди культуры живут среди этих реальностей. Но действительность, раскрывающаяся в искусстве, носит характер символический, она отображает идейный мир. Техника же соадает действительность, лишенную всякой символики, в ней реальность дана тут, непосредственно. Это действует и на искусство, ибо техника пе //14//

Рерождает самое искусство. Об этом свидетельствует кинематограф, вытесняющий все более и более старый театр. Сила воздействия кинематографа огромна. Но он стал возможен благодаря техническим открытиям, главным образом изумительным открытиям в области света и звука, которые на людей прежних эпох должны были бы произвести впечатление настоящих чудес. Кинематограф овладевает пространствами, которыми совершенно бессилен был овладеть театр,- океанами, пустынями, горами, так же как овладевает и временем. Через говорящий кинематограф и Т. S.F. актер и певец обращаются не к небольшой аудитории старых театров, в которых небольшое количество людей соединялось в определенном месте, а к огромным массам всего человечества, всех частей света, всех стран и народов. Это и есть самое сильное орудие объединения человечества, хотя им могут пользоваться для самых дурных и вульгарных целей. Кинематограф свидетельствует о силе реализации, присущей современной технике. Тут приоткрывается новая действительность. Но эта действительность, связанная с техникой, радикально меняющая отношение к пространству и времени, есть создание духа, разума человека, воли, вносящей свою целесообразность. Это действительность сверхфизическая, не духовная и не психическая, а именно сверхфизическая. Есть сфера сверхфизического, как и сфера сверхпсихического.

Техника имеет космогоническое значение, через нее создается новый космос . Lafitte в недавно вышедшей книге «Reflexions sur la science des machines» говорит, что наряду с неорганическими и органическими телами есть еще тела организованные - царство машин, особое царство. Это есть новая категория бытия. Машина действительно не есть ни неорганическое, ни органическое тело. Появление этих новых тел связано с различием между органическим и организованным. Совершенно ошибочно было бы отнести машину к неорганическому миру на том основании, что для ее организации пользуются элементами неорганических тел, взятых из механико-физико-химической действительности. В природе неорганической машин не существует, они существуют лишь в мире социальном. Эти организованные тела появляются не до человека, как тела неорганические, а после человека и через человека. Человеку удалось вызвать к жизни, реализовать новую действительность. Это есть показатель страшной мощи человека. Это указывает на его творческое и царственное призвание в мире. Но также и показатель его слабости, его склонности к рабству. Машина имеет огромное не только социологическое, но и космологическое значение, и она ставит с необычайной остротой проблему судьбы человека в обществе и космосе. Это есть проблема отношения человека к природе, личности к обществу, духа к материи, иррационального к рациональному. Поразительно, что до сих пор не была создана философия техники и машины, хотя на эту тему написано много книг. Для создания такой философии уже многое подготовлено, но не сделано самое главное, не осознана машина и техника как проблема духовная, как судьба человека. Машина рассматривается лишь извне, лишь в социальной проекции. Но изнутри она есть тема философии человеческого существования ( Existensphilosophie). Может ли человек существовать лишь в старом космосе, физическом и органическом, который представлялся вечным порядком, или он мо //16//

Жет существовать и в новом, ином, неведомом еще космосе? Христианство, с которым связана судьба человека, поставлено перед новым миром, и оно еще не осмыслило своего нового положения. От этого зависит и построение философии техники, ибо вопрос должен быть прежде решен в духовном опыте, чем он решается в философском познании. Так всегда бывает, хотя бы философское познание этого не замечало *.

Что означает техническая эпоха и появление нового космоса в судьбе человека, есть ли это материализация и смерть духа и духовности, или это может иметь и иной смысл? Разрыв духа со старой органической жизнью, механизация жизни производит впечатление конца духовности в мире. Никогда еще не был так силен материализм. Сращенность духа с историческими телами, которая уничтожается техникой, представлялась вечным порядком, и для многих дух исчезает после его отделения от плоти. И техническая эпоха действительно многому несет с собою смерть. Особенно жуткое впечатление производит советское техническое строительство. Но оригинальность его совсем не в самой технике,- в этом отношении там ничего особенного нет, все равно Америка ушла гораздо дальше, и ее с трудом можно нагнать. Оригинально в советской коммунистической России то духовное явление, которое обнаруживается в отношении к техническому строительству. Тут действительно есть что-то небывалое, явление нового духовного типа. И это-то и производит жуткое впечатление своей эсхатологией, обратной эсхатологии христианской. Техника и экономика сами по себе могут быть ней

(*) Опыт философии техники представляет книга Friedrich Dessauer "Philosophie der Technik".

Тральными, но отношение духа к технике и экономике неизбежно становится вопросом духовным. Иногда представляется, что мы живем в эпоху окончательного преобладания техники над мудростью в дрзвнем, благородном смысле слова. Технизация духа, технизация разума может легко представиться гибелью духа и разума. Эсхатология христианская связывает преображение мира и земли с действием Дууа Божия. Эсхатология техники ждет окончательного овладения миром и землей, окончательного господства над ними при помощи технических орудий. Поэтому ответ на вопрос о смысле технической эпохи с христианской и духовной точки зрения может представиться очень ясным и простым. Но в действительности проблема гораздо сложнее. Техника так же двойственна по своему значению, как все в этом мире. Техника отрывает человека от земли, она наносит удар всякой мистике земли, мистике материнского начала, которая играла такую роль в жизни человеческих обществ. Актуализм и титанизм техники прямо противоположен всякому пассивному, животно-растительному пребыванию в материнском лоне, в лоне матери-земли, Magna Mater, он истребляет уют и тепло органической жизни, приникшей к земле. Смысл технической эпохи прежде всего в том, что она заканчивает теллурический период в истории человечества, когда человек определялся землей не в физическом только, но и в метафизическом смысле слова. В этом религиозный смысл техники. Техника дает человеку чувство планетарности земли, совсем иное чувство земли, чем то, которое было свойственно человеку в прежние эпохи. Совсем иначе чувствует себя человек, когда он чувствует под собой глу //18// бину, святость, мистичность земли, и тогда, когда он чувствует землю как планету, летящую в бесконечной пространство, среди бесконечных миров, когда сам он п силах отделиться от земли, летать по воздуху, перенестись в стратосферу. Это изменение сознания теоретически произошло уже в начале нового времени, когда система Коперника сменила систему Птоломея, когда земля перестала быть центром космоса, когда раскрылась бесконечность миров. От этого пока еще теоретического изменения испытал ужас Паскаль, его испугало молчание бесконечных пространств и миров. Космос, космос античности и средневековья, космос св. Фомы Аквината и Данте исчез. Тогда человек нашел компенсацию и точку опоры, перенося центр тяжести внутрь человека, в я, в субъект. Идеалистическая философия нового времени и есть эта компенсация за потерю космоса, в котором человек занимал свое иерархическое место, в котором он чувствовал себя окруженным высшими силами. Но техника обладает страшной силой реализации, и она дает острое "ощущение разрушения древнего космоса с землей в центре. Это меняет, революционизирует весь быт современного человека. И результат получается противоречивый и двойственный в отношении к человеку. Человек испугался, когда раскрылась бесконечность пространств и миров, он почувствовал себя потерянным и униженным, не центром вселенной, а ничтожной, бесконечно малой пылинкой. Мощь техники продолжает дело раскрытия бесконечности пространств и миров, в которую брошена земля, но она дает человеку и чувство его собственной мощи, возможности овладения бесконечным миром, в ней есть титанизм человека. Человек впервые делается, наконец, //19// царем и господином земли, а может быть, и мира. Радикально изменяется отношение к пространству и времени. Прежде человек приникал к матери-земле, чтобы не быть раздавленным пространством и временем. Теперь он начинает овладевать пространством и временем, он не боится отделиться от земли, он хочет улетать как можно дальше в пространство. Это, конечно, признак возмужалости человека, он уже как будто не нуждается в заботах и охранении матери. Это делает борьбу более суровой - обратная сторона того, что техника делает жизнь более удобной. Всегда есть эти две стороны в технике: с одной стороны, она несет с собой удобства, комфорт жизни и действует размягчающе, с другой стороны, она требует большей суровости и бесстрашия.

Старые культуры овладевали лишь небольшим пространством и небольшими массами. Такова была наиболее совершенная культура прошлого: в древней Греции, в Италии в эпоху Возрождения, во Франции XVII в., в Германии начала XIX в. Это есть аристократический принцип культуры, принцип подбора качеств. Но старая культура бессильна перед огромными количествами, она не имеет соответствующих методов. Техника овладевает огромными пространствами и огромными массами. Все делается мировым, все распространяется на всю человеческую массу в эпоху господства техники. В этом ее социологический смысл. Принцип техники демократический. Техническая эпоха есть эпоха демократии и социализации, в ней все становится коллективным, в ней организуются коллективы, которые в старых культурах жили растительной, органической жизнью. Эта растительная жизнь, получившая религиозную санк //20//

Цию, делала ненужной организацию народных масс в современном смысле слова. Порядок, и даже очень устойчивый порядок, мог держаться без организованности в современном смысле слова, он держался органичностью. Техника дает человеку чувство страшного могущества, и она есть порождение воли к могуществу и к экспансии. Эта воля к экспансии, породившая европейский капитализм, вызывает неизбежно к исторической жизни народные массы. Тогда старый органический порядок рушится и неизбежна новая форма организации, которая дается техникой. Бесспорно, эта новая форма массовой организации жизни, эта технизация жизни разрушает красоту старой культуры, старого быта. Массовая техническая организация жизни уничтожает всякую индивидуализацию, всякое своеобразие и оригинальность, все делается безлично-массовым, лишенным образа. Производство в эту эпоху массовое и анонимное. Не только внешняя, пластическая сторона жизни лишена индивидуальности, но и внутренняя, эмоциональная жизнь лишена индивидуальности. И понятна романтическая реакция против техники. Понятно восстание Рескина и Льва Толстого, восстание и по эстетическим, и по нравственным мотивам. Но такое отрицание техники бессильно и не может быть последовательно проведено. Происходит лишь защита более примитивных и отсталых форм техники, а не полное ее отрицание. Все примирились с паровой машиной, с железными дорогами, но было время, когда они вызывали протест и отрицались. Вы можете отрицать передвижение па аэропланах, но, наверное, пользуетесь железными дорогами и автомобилями, вы не любите метро, но охотно ездите трамваями, вы не хотите мириться с говорящим кинематографом, но любите кинемато //21// граф молчаливый. Мы очень склонны идеализировать прежние культурные эпохи, не знавшие машин, и это так понятно в нашей уродливой и удушливой жизни. Но мы- забываем, что старая, нетехнизированная жизнь была связана со страшной эксплоатацией людей и животных, с рабством и закрепощением и что машина может быть орудием освобождения от этой аксплоатациа и рабства. Эта двойственность прошлого великолепно изображена в стихотворении Пушкина «Деревня». Пушкин описывает необычайную прелесть русской деревни и помещичьей жизни в ней, но вдруг вспоминает, что она основана на закрепощении людей и на страшной неправде. В проблеме идеализирующего отношения к прошлому мы встречаемся с парадоксом времени. Прошлого, которое нам так нравится и которое нас так притягивает, никогда не было. Это прошлое прошло через наше творческое воображение, через очищение, оно предстоит нам освобожденным от бывшего в нем зла и уродства. Мы любим лишь прошлое, приобщенное к вечности. Но прошлого в прошлом никогда не было, прошлое есть лишь составная часть нашего настоящего. В самом же прошлом было другое настоящее, и в нем было зло и уродство. Это и значит, что любить можно только вечное. Поэтому возврата к прошлому нет, и его нельзя желать. Мы можем хотеть лишь возврата к вечному прошлому, но это вечное выделено нами в преображающем творческом акте, освобождено от своей тьмы. Невозможно мыслить возврат к натуральному хозяйству и к патриархальному строю, к исключительному преобладанию сельского хозяйства и ремесла в хозяйственной жизни, как хотел Рескин. Эта возможность не дана человеку, он должен дальше изживать //22// свою судьбу. Новые человеческие массы, выдвинутые на арену истории, требуют новых форм организации, новых орудий. Но то, что мы сейчас называем «технической эпохой», тоже не вечно. Эпоха неслыханной власти техники над человеческой душой кончится, но кончится она не отрицанием техники, а подчинением ее духу. Человек не может остаться прикованным к земле и во всем от нее зависящим, но он не может и окончательно от нее оторваться и уйти в пространства. Какая-то связь с землей останется, останется и сельское хозяйство, без которого человек не может существовать. Прорваться в рай, в райский сад не дано человеку до конца и преображения мира, всего космоса, но всегда останется воспоминание о рае и тоска по раю, всегда останется намек на рай в жизни природной, в садах и цветах, в искусстве. Внутренняя связь человека с душой природы есть другая сторона его отношения к природе. Окончательное вытеснение ее техническим актуализмом уродует не только природу, но и человека. Будущее человечества нельзя мыслить целостно, оно будет сложным. Будут реакции против техники и машины, возвраты к первозданной природе, но никогда не будет уничтожена техника и машина, пока человек совершает свой земной путь. III.

В чем главная опасность, которую несет с собою машина для человека, опасность уже вполне обнаружившаяся? Я не думаю, чтобы это была опасность главным образом для духа и духовной жизни. Машина и техника наносят страшные поражения душевной жизни че //23//

Ловека, и прежде всего жизни эмоциональной, человеческим чувствам. Душевно-эмоциональная стихия угасает в современной цивилизации. Так можно сказать, что старая культура была опасна для человеческого тела, она оставляла его в небрежении, часто его изнеживала и расслабляла. Машинная, техническая цивилизация опасна прежде всего для души. Сердце с трудом выносит прикосновение холодного металла, оно не может жить" в металлической среде. Для нашей эпохи характерны процессы разрушения сердца как ядра души. У самых больших французских писателей нашей эпохи, напр., Пруста и Жида, нельзя уже найти сердца как целостного органа душевной жизни человека. Все разложилось на элемент интеллектуальный и на чувственные ощущения. Кейзерлинг совершенно прав, когда он говорит о разрушении эмоционального порядка в современной технической цивилизации и хочет восстановления этого порядка*. Техника наносит страшные удары гуманизму, гуманистическому миросозерцанию, гуманистическому идеалу человека и культуры. Машина по природе свое^а антигуманистична. Техническое понимание науки совершенно противоположно гуманистическому пониманию науки и вступает в конфликт с гуманистическим пониманием полноты человечности. Это все тот же вопрос об отношении к душе. Техника менее опасна для духа, хотя это на первый взгляд может удивить. В действительности можно сказать, что мы живем в эпоху техники и духа, не в эпоху душевности. Религиозный смысл современной техники именно в том, что она все ставит под знак духовного вопроса, а потому может привести и к одухотворению. Она требует напряжения духовности.

(*) См. его "Meditations Sud-Americaines" //24//

Техника перестает быть нейтральной, она давно уже не нейтральна, не безразлична для духа и вопросов духа. Да и ничто в конце концов не может быть нейтральным, нейтральным могло что-то казаться лишь до известного времени и лишь на поверхностный взгляд. Техника убийственно действует на душу, но она вместе с тем вызывает сильную реакцию духа. Если душа, предоставленная себе, оказалась слабой и беззащитной перед возрастающей властью техники, то дух может оказаться достаточно сильным. Техника делает человека космиургом. По сравнению с орудиями, которые современная техника дает в руки человека, прежние его орудия кажутся игрушечными. Это особенно видно на технике войны. Разрушительная сила прежних орудий войны была очень ограничена, все было очень локализовано. Старыми пушками, ружьями и саблями нельзя было истребить большой массы челокочества, уничтожить большие города, подвергнуть опасности самое существование культуры. Между тем как новая техника дает эту возможность. И во всем техника дает в руки человека страшную силу, которая может стать истребительной. Скоро мирные ученые смогут производить потрясения не только исторического, но и космического характера. Небольшая кучка людей, обладающая секретом технических изобретений, сможет тиранически держать в своей власти все человечество. Это вполне можно себе представить. Эту возможность предвидел Ренан. Но когда человеку дается сила, которой он может управлять миром и может истребить значительную часть человечества и культуры, тогда все делается зависящим от духовного и нравственного состояния человека, от того, во имя чего он будет употреблять эту силу, какого он духа. //25//

Вопрос техники неизбежно делается духовным вопросом, в конце концов религиозным вопросом. От этого зависит судьба человечества. Чудеса техники, всегда двойственной по своей природе, требуют небывалого напряжения духовности, неизмеримо большего, чем прежние культурные эпохи. Духовность человека не может уже быть органически-растительной. И мы стоим перед требованием нового героизма, и внутреннего, и внешнего. Героизм человека, связанный в прошлом с войной, кончается, его уже почти не было в последней войне. Но техника требует от человека нового героизма, и мы постоянно читаем и слышим о его проявлениях. Таков героизм ученых, которые принуждены выйти из своих кабинетов и лабораторий. Полет в стратосферу или опускание на дно океана требует, конечно, настоящего героизма. Героизма требуют все смелые полеты аэропланов, борьба с воздушными бурями. Проявления человеческого героизма начинают связываться со сферами космическими. Но силы духа требует техника прежде всего для того, чтобы человек не был ею порабощен и уничтожен. В известном смысле можно сказать, что речь идет о жизни и смерти. Иногда представляется такая страшная утопия. Настанет время, когда будут совершенные машины, которыми человек мог бы управлять миром, но человека больше не будет. Машины сами будут действовать в совершенстве и достигать максимальных результатов. Последние люди сами превратятся в машины, но затем и они исчезнут за ненадобностью и невозможностью для них органического дыхания и кровообращения. Фабрики будут производить товары с большой быстротой и совершенством. Автомобили и аэропланы будут летать. Через Т. S.F. по всему //26// миру будут звучать музыка и пение, будут воспроизводиться речи прежних людей. Природа будет покорена технике. Новая действительность, созданная техникой, останется в космической жизни. Но человека не будет, не будет органической жизни. Этот страшный кошмар иногда снится. От напряжения силы духа зависит, избежит ли человек этой участи. Исключительная власть технизации и машинизации влечет именно к этому пределу, к небытию в техническом совершенстве. Невозможно допустить автономию техники, предоставить ей полную свободу действия, она должна быть подчинена духу и духовным ценностям жизни, как, впрочем, и все. Но дух человеческий справится с грандиозной задачей в том лишь случае, если он не будет изолирован и не будет опираться лишь на себя, если он будет соединен с Богом. Только тогда сохранится в человеке образ и подобие Божие, т. е. сохранится человек. В этом обнаруживается различие эсхатологии христианской и эсхатологии технической. IV.

Власть техники в человеческой жизни влечет за собою очень большое изменение в типе религиозности. И нужно прямо сказать, что к лучшему. В техническую, машинную эпоху ослабевает и делается все более и более затруднительным наследственный, привычный, бытовой, социально обусловленный тип религиозности. Религиозный субъект меняется, он чувствует себя менее связанным с традиционными формами, с растительно-органическим бытом. Религиозная жизнь в техническо-машинную эпоху требует более напряженной духовности, //27//

Христианство делается более внутренним и духовным, более свободным от социальных внушений. Это неизбежный процесс. Очень трудно в современном мире удержать форму религии, определяемую наследственными, национальными, семейными, социально-групповыми влияниями. Религиозная жизнь делается более личной, более выстраданной, т. е. определяется духовно. Это, конечно, совсем не означает религиозного индивидуализма, ибо сама соборность и церковность религиозного сознания не социологическую имеет природу. Но в другом отношении власть техники может иметь роковые последствия для духовной и религиозной жизни. Техника овладевает временем и радикально меняет отношение ко времени. И человек действительно способен овладевать временем. Но технический актуализм подчиняет человека и его внутреннюю жизнь все ускоряющемуся движению времени. В этой бешеной скорости современной цивилизации, в этом бегстве времени ни одно мгновение не остается самоцелью и ни на одном мгновении нельзя остановиться, как на выходящем из времени. Нет выхода в мгновение (Augenblick) в том смысле, как это слово употребляет Киркегард. Каждое мгновение должно как можно скорее смениться последующим мгновением, и все мгновения остаются в потоке времени и потому исчезают. Внутри каждого мгновения как будто нет ничего, кроме устремленности к последующему мгновению, оно в себе самом пусто. Но такое овладение временем через быстроту и скорость и оказывается порабощением потоком времени. А это значит, что технический актуализм в своем отношении к времени разрушает вечность и делает для человека все более и более трудным отношение к вечности. Нет времени у человека для вечности. //28// От него требуют скорейшего перехода к последующему времени. Это совсем не значит, что мы должны в прошлом видеть только вечное. которое разрушается будущим. Прошлое нисколько не больше принадлежит вечности, чем будущее, и то и другое принадлежит времени. Как и в прошлом, и в будущем, и во все времена возможен выход в вечность, в самоценное, наполненное мгновение. Время подчиняется машине скорости, но этим оно не преодолевается и не побеждается. И человек стоит перед проблемой: сохранится ли для пего возможность мгновений созерцания, созерцания вечности, Бога, истины, красоты. Человек бесспорно имеет активное призвание в мире, и в актуализ-ме есть правда. Но человек есть также существо, способное к созерцанию, и в созерцании есть элемент, определяющий его «я». В самом созерцании, т. е. в отношении человека к Богу, есть творчество. Постановка этой проблемы еще более убеждает нас в том, что все болезни современной цивилизации порождаются несоответствием между душевной организацией человека, унаследованной от других времен, и новой, технической, механической действительностью, от которой он никуда не может уйти. Человеческая душа не может выдержать той скорости, которой от нее требует современная цивилизация. Это требование имеет тенденцию превратить человека в машину. Процесс этот очень болезненный. Современный человек пытается укрепить себя спортом и этим борется с антропологическим регрессом. И нельзя отрицать положительного значения спорта, который возвращает к античному, греческому отношению к телу. Но самый спорт может превратиться в средство разрушения человека, может создавать уродство вме //29// сто гармонизации, если не подчинить его целостной, гармонической идее человека. Техническая цивилизация по существу своему имперсоналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хочет, чтобы человек был личностью. "И личности необыкновенно трудно удержаться в этой цивилизации. Личность во всем противоположна машине. Она прежде всего есть единство в многообразии и целостность. она из себя полагает свою цель, она не согласна быть превращена в часть, в средство и орудие. Но техническая цивилизация, но технизированное и машинизированное общество хотят, чтобы человек был их частью, их средством и орудием, они все делают, чтобы человек перестал быть единством и целостью, т. е. хотят, чтобы человек перестал быть личностью. И предстоит страшная борьба между личностью и технической цивилизацией, технизированным обществом, борьба человека и машины. Техника всегда безжалостна ко всему живому и существующему. И жалость к живому и существующему должна ограничить власть техники в жизни.

Машинизм, торжествующий в капиталистической цивилизации, прежде всего извращает иерархию ценностей, и восстановление иерархии ценностей есть ограничение власти машинизма. Эта проблема не может быть решена возвратом к старой душевной структуре и к старой при-родно-органической действительности *. И вместе с тем характер современной технической цивилизации и то, что она делает с человеком, невыносимо для христианского сознания, и не только христианского, но человеческого созна

(*) Интересная книга Cina Lombroso "La rancon du machinisme" проникнута слишком большой верой в возможность возврата к домашинным типам цивилизации.

Ния, сознания человеческого достоинства. Мы стоим перед вопросом о спасении образа человека. Человек призван продолжать миротворение, и дело его есть как бы восьмой день творения, он призван быть царем и господином земли. Но дело, которое он делает и к которому он призван, порабощает его и искажает его образ. Появляется новый человек, с новой душевной структурой, с новым образом. Старый человек, человек прошлого принимал себя за вечного человека. В нем было вечное, но он не был вечным человеком. Прошлое не есть вечное. Новый человек должен появиться в мире. И трудным является не вопрос о том, в каком он стоит отношении к старому человеку, а о том, в каком он стоит отношении к вечному человеку, к вечному в человеке. Вечным является образ и подобие Божие в человеке, что и делает его личностью. Это нельзя понимать статически. Образ и подобие Божие в человеке, как в природном существе, раскрывается и утверждается в динамике. Это и есть неустанная борьба против старого, ветхого человека во имя человека нового. Но машинизм хотел бы заменить в человеке образ и подобие Божие образом и подобием машины. Это не есть создание нового человека, это есть истребление человека, исчезновение человека, замена его иным существом, с иным, не человеческим уже существованием. В этом вся мучительность проблемы. Машина создана человеком, и она может дать ему гордое сознание его достоинства и силы. Но эта гордость человека незаметно для него самого переходит в унижение человека. Может появиться поистине новое существо, но не человеческое уже. И совсем не потому, что человек принадлежит к старому миру, и мир //31// новый должен непременно не изменить только человека, а подменить его другим существом. Человек менялся на протяжении своей исторической судьбы, он бывал старым и новым. Но во все времена, старые и новые, человек прикасался к вечности, и это делало его человеком. Новый же человек, который окончательно порвет с вечностью, окончательно прикрепится к новому миру, которым должен овладеть и подчинить себе, перестанет быть человеком, хотя и не сразу это заметит. Происходит дегуманизация человека. Ставится вопрос: быть или не быть человеку, не старому человеку, который должен преодолеваться, а просто человеку. Со времени возникновения человеческого самосознания, открывающегося в Библии и в древней Греции, никогда еще с такой остротой и глубиной не ставилась эта проблема. Европейский гуманизм верил в вечные основы человеческой природы. Эту веру он получил от греко-римского мира. Христианство верит, что человек есть творение Божие и несет в себе Его образ и подобие, что человек искуплен Сыном Божиим. Обе веры укрепляли европейского человека, который считал себя человеком универсальным. Ныне вера эта пошатнулась. Мир не только дехристианизируется, но и дегуманизируется. В этом вся острота вопроса, перед которым ставит нас чудовищная власть техники.

Замечательная попытка разрешить стоящий перед нами вопрос принадлежит гениальному христианскому мыслителю Н. Федорову, автору «Философии общего дела». Для него, как для Маркса и Энгельса, философия должна не познавать теоретически мир, а его переделывать, должна быть проективной. Человек призван активно овладеть стихийными силами природы, //32//

Несущими ему смерть, и регулировать, упорядочивать не только социальную, но и космическую жизнь. Н. Федоров был православный христианин, и обоснование его «общего дела», дела победы над смертью и возвращения жизни всем умершим, было христианское. Но он верил также в науку и технику, необычайно верил. У него нет обоготворения науки и техники, ибо он верил в Бога и Христа, но наука и техника для него величайшие орудия человека в победе над стихийными, иррациональными, смертоносными силами природы. Он верил в чудеса техники и призывал к их свершению. Пример Н. Федорова интересен для нас потому, что веру в мощь техники он соединял с духом прямо противоположным тому, который господствует в техническую эпоху. Он ненавидел машинизм современной цивилизации, ненавидел капитализм, созданный блудными сынами, забывшими отцов. У него есть формальное сходство с Марксом и коммунизмом, но при полной противоположности духа *. Н. Федоров - один из немногих в истории христианской мысли, почти единственный, который преодолел пассивное понимание апокалипсиса. Апокалипсис есть откровение об исторических судьбах человека и мира и о конце, о конечном исходе. Но откровение это нельзя понимать детерминистически и фаталистически. Конец, страшный суд и вечная гибель многих совсем не предопределены божественной или природной необходимостью, совсем не фатальны. Человек свободен и призван к активности, конец зависит и от него. Апокалиптиче

(*) См. интересную книгу Сетницкого "О конечном идеале". Книга Сетницкого есть федоровское направление в советский период. В ней ослабели традиционно религиозные элементы мировоззрения Н.Федорова.

Ские пророчества условны. Если христианское человечество не соединится для общего дела овладения стихийными смертоносными силами, для победы над смертью и для восстановления всеобщей жизни, для регуляции мировой жизни, если оно не создаст царства христиански одухотворенного труда, если не преодолеет дуализма теоретического и практического разума, умственного и физического труда, не будет осуществлять христианской правды, христианского братства и любви во всей полноте жизни, не будет побеждать смерть силой христианской любви и силой науки и техники, то будет царство антихриста, конец мира, страшный суд и все, что описывается в апокалипсисе. Но всего этого может и не быть, если «общее дело» начнется. Эсхатология Н. Федорова отличается и от обычной христианской эсхатологии, и от эсхатологии современной техники, религии ма-шинизма. Русский коммунизм особенно напоминает нам о мало оцененном Н. Федорове. Он ставил во всей остроте религиозный вопрос об активности человека и о технике. Власть техники и машины связана с капитализмом, она родилась в недрах капиталистического строя, и машина была самым могущественным орудием развития капитализма. Коммунизм целиком принимает от капиталистической цивилизации этот гпер-машинам и техницизм и создает настоящую религию машины, которой поклоняется как тотему. Бесспорно, если техника создала капитализм, то она же может способствовать преодолению капитализма и созданию иного, более справедливого социального строя. Она может стать могущественным орудием в решении социального вопроса. Но в этом случае все будет зависеть от того, какой дух победит, какого духа будет человек. Материалистический комму //34// низм подчиняет проблему человека как целостного душевно-телесного существа проблеме общества. Не человек должен организовывать общество, а общество должно организовывать человека. Но в действительности правда в обратном: человеку принадлежит примат, человек должен организовывать общество и мир, и организация эта будет зависеть от того, каков человек, какого он духа. И человек берется тут не только как индивидуальное существо, но и как социальное существо, имеющее социальное призвание. Только тогда человек имеет активное и творческое призвание. Очень часто в нашу эпоху люди, раненные машинизмом, говорят, что машина калечит человека, что машина во всем виновата. Такое отношение унижает человека, не соответствует его достоинству. Ответственна совсем не машина, которая есть создание самого человека, машина ни в чем не виновата, и недостойно переносить ответственность с самого человека на машину. Не машина, а человек виновен в страш-тюй власти машинизма, не машина обездушила человека, а сам человек обездушился. Проблема должна быть перенесена извне внутрь. Духовное ограничение "власти техники и машины над человеческой жизнью ость дело духа, дело самого человека, зависит от напряжения его духовности. Машина может быть великим орудием в руках человека, в его победе над властью стихийной природы, но для этого человек должен быть духовным существом, свободным духом. В мире происходит процесс дегуманизации, дегуманизации во всем. Но в этой дегуманизации повинен сам человек, а не машина. Машинизм есть лишь проекция этой дегуманизации. Мы, напр., видим эту дегуманизацию науки в современной физике, изумительной своими от //35// крытиями. Физика изучает невидимые световые лучи и неслышимый звук, и этим выводит за пределы привычного человеку мира света и звука. Так же Эйнштейн выводит из привычного человеку пространственного мира. Новые открытия в физике имеют положительное значение и ни в чем не повинны, они свидетельствуют о силе человеческого сознания. Дегуманизация есть состояние человеческого духа, она есть отношение духа к человеку и миру. Все приводит нас к религиозной и философской проблеме человека.

Человек может быть поглощен все более и более раскрывающейся космической бесконечностью. Христианство освободило человека от власти космической бесконечности, в которую он был погружен в древнем мире, от власти духов и демонов природы. Оно поставило его на ноги, укрепило его, поставило его в зависимость от Бога, а не от природы. Но на вершинах науки, которые только и стали достижимы при независимости человека от природы, на вершинах цивилизации и техники человек сам открывает тайны космической жизни, раньше от него скрытые, и обнаруживает действие космических энергий, раньше как бы дремавших в глубинах природной жизни. Это свидетельствует о мощи человека, но это же ставит его в новое, опасное положение по отношению к космической жизни. Проявленная человеком способность к организации дезорганизует его внутренне. Для христианского сознания ставится новая проблема. Христианский ответ на новое положение человека в мире предполагает изменение христианского сознания в понимании призвания человека в мире. В центр ставится проблема христианской антрополо //36//

Гии. Нас не может удовлетворить антропология патриотическая и схоластическая пли антропология гуманистическая. Со стороны познанательной центральной становится проблема философской антропологии. Человек и машина, человек и организм, человек и космос - все проблемы философской и религиозной антропологии. В своей исторической судьбе человек проходит разные стадии, и всегда трагична эта судьба. В начале человек был рабом природы, и он начал героическую борьбу за свое охранение, независимость и освобождение. Он создал культуру, государства, национальные единства, классы. Но он стал рабом государства, национальности, классов. Ныне вступает он в новый период. Он хочет овладеть иррациональными общественными силами. Он создает организованное общество и развитую технику, делает человека орудием организации жизни и окончательного овладения природой. Но он становится рабом организованного общества и техники, рабом машины, в которую превращено общество и незаметно превращается сам человек. Но в новых и новых формах ставится проблема освобождения человека, овладения духом природы и общества. Эта проблема может быть решена только сознанием, которое поставит человека выше природы и общества, поставит душу человеческую выше всех природных и общественных сил, которые должны ему подчиниться. То, что освобождало человека, должно быть принято, и отвергнуто то, что его порабощало. Но эта истина о человеке, о его достоинстве и его призвании заложена в христианстве, хотя, может быть, недостаточно в его истории раскрывалась и часто искажалась. Путь окончательного освобождения человека и окончатель //37// ного осуществления его призвания есть путь к царству Божию, которое есть не только царство небесное, но и царство преображенной земли, преображенного космоса.

Предисловие к публикации в ж-ле "Вопросы философии". Страницы не указаны.

Н. А. Бердяев, бесспорно, один из наиболее оригинальных русских философов XX в. Но и в стиле его мысли, и в его проблематике легко различимы черты внеакадемического философствования, характерные для многих русских мыслителей: безразличие к методологии философского дискурса, безоглядное, почти экстатическое устремление к решению «последних вопросов», некритически воспринятых из теологии, «сли-пание» метафизики с натурфилософией, мышление в категориях «спиритуалистического материализма», моралисти-ческое приписывание предметам «изначально присущих» им качеств и вера в учительское назначение философии.

Как и многие русские философы, Бердяев не создал философской системы; все им написанное объединено не системой, но общим религиозно-философ-| ским мировоззрением с большей или: меньшей проработанностыо отдельных частей и аспектов. В этом мировоззрении легко различимы элементы, обусловленные догматическим богословием, эзотерической мистикой, журналистикой, гностическими домыслами, морали-стическим пафосом и «профетическими прозрениями» тайн грядущего. Однако при всем разнообразии и противоречиях исходных мотивов Бердяев не был эклектиком. Среди мыслителей, наиболее близких ему и оказавших на него влияние, он называет Оригена, св. Григория Нисского, Майстера Экхарта, Ан-гелуса Силезиуса, Якоба Бёме, Канта, Достоевского, Толстого, Маркса, Кьерке-гора, Ницше, Ибсена, Ясперса. «Самое сочетание этих несовместимых имен исключает мысль об эклектическом синтезе,- замечает Г. П. Федотов.- Их невозможно примирить, но можно перелить, расплавив в личном опыте, в совершенно новое оригинальное мировоззрение» 2.

Это безусловно так: именно мировоззрение, сложившееся у Бердяева из добровольно взятой им на себя миссии «философской защиты истины нового религиозного сознания», и было тем силовым энергетическим полем, которым питалась стихия его философствования. Бердяева часто называют «мыслителем», тем самым дистанциируя его от традиции академической философии. Действительно, в текстах Бердяева мы не найдем ни строгих дефиниций, ни последовательного дискурсивного развития, ни доказательств, ни точных выводов. Его мышление интуитивно, афористично, отмечено остротой и ясностью отдельных формулировок ярких образов и одновременно грозящих тавтологией повторений. Это всегда стихийный поток, своенравно меняющий русло и разбивающийся на параллельные рукава. Бердяев много говорил о началах анархии и бесформенности, укоренившихся в русской культурной традиции. Однако в его писаниях эта анархичность, обусловленная первичными литературными или моралистическими реакциями и презрением к законченному совершенству, проявилась, быть может, ярче, чем у кого-либо из его современников. И, судя по признанию Бердяева, это нисколько его не печалило: «Мепя мало интересовал продукт моего творчества, его совершенство. Меня интересовало выразить себя и крикнуть миру то, что мне открывает внутренний голос как истину» («Самопознание», с. 97).

О чем бы Бердяев ни писал, он всегда оставался публицистом: всегда с кем-то спорил, кого-то обличал, кого-то опровергал, кому-то подсказывал правильные ответы. При этом неизбежно сбивался на монологическую тональность пророчествующего учителя; охлаждение страсти мнилось ему мертвящей обыденностью. Несомненно, такое сопряжение публицистики и философии было предопределено тем, что Бердяев осознавал себя апологетом истины, которую он рыцарски отстаивал перед лицом всевозможных «соблазнов». И этот апологетический пафос остается у него даже там, где он хочет что-то разрушить, где дает волю своей пеблагочестивой «проблематике» или обличительной критике какой-либо ортодоксии. Отсюда - идеологический характер его противоречий; отсюда и его мышление «книгами»: замысел, план книги обычно предшествовали у него философскому исследованию предмета; наконец, отсюда же и Ргазенз, настоящее время его философических экспликаций: Бердяев философствует здесь и сейчас, без продвижения к прояснению границ соседних смысловых пространств, без вопроса о сущности этих границ,- любой его вопрос отбрасывает щадящую тень ответа.

Безусловно, и проблематика, и жизнеощущение, и стиль мысли Бердяева всецело принадлежат культуре модернизма (употребляю слово «модернизм» в контексте сегодняшних дискуссий о постмодернизме) и вне модернизма остаются непонятными. Прежде всего речь идет об основоположном для Бердяева представлении о двуслойной действительности, разделенной на мир подлинный и мир неподлинный, о манифестации подлинной реальности в актах творческой новизны, о тождестве «подлинного» и субъективного и о противостоянии им застывшего «мира объектов», наконец, о его проективно-утопи-ческой эсхатологии, воплощенной в теургическом усилии человека; сюда же относятся, конечно, его онтология свободы и его философия истории - придатки теологически ориентированной антропологии.

Сам Бердяев называл свою философию экзистенциальной, или философией духа, подчеркивая при этом, что его философия есть по преимуществу философия антропологическая; постановка проблемы человека означала для него постановку проблемы свободы, творчества, личности, духа, истории.

По своей основной тенденции философия Бердяева дуалистическая: это дуализм духа и природы, свободы и необходимости, субъекта и объективации, личности и общего, Царства Божьего и Царства Кесаря. Исходная точка его мировоззрения - примат свободы над бытием: свобода предшествует бытию и Богу. В учении о безосновной и безначальной свободе Бердяев следует за Якобом Бёме, но радикализирует его учение об ип§гипй. Из Бездны первичной свободы, по Бердяеву, раскрывается Бог, из нее же раскрывается и личность человека. Небытие свободно согласилось на бытие, и потому Бог всесилен лишь над бытием, но бессилен перед Ничто, перед свободой. Свобода предшествует добру и злу; она - условие возможности добра и зла. Человек есть дитя Бога и дитя свободы - Ничто, небытия, «меона». Подлинная человечность есть богоподобное, божественное в человеке. Однако божественное в человеке, настаивает Бердяев, не есть «сверхъестественное» и не есть специальный акт благодати, а есть духовное в нем начало как особая реальность. Человечность человека и есть богочело-вечность: реализуя в себе образ Божий, человек реализует в себе образ человеческий, и, реализуя в себе образ человеческий, он реализует в себе образ Божий. Допущение несотворенной свободы объясняет происхождение зла и жертвенное нисхождение Бога в бездну свободы, ее просветление изнутри добровольным страданием. Отсюда же и объяснение возможности творчества и новизны в мире. Творчество, согласно Бердяеву, всегда есть переход из небытия в бытие, т. е. творчество из свободы. Оно противоположно детерминизму эволюции; мир не закончен, не завершен, он продолжает твориться.

В культуре творческий акт человека объективируется: свобода попадает в плен необходимости, принимает форму мертвых объектов, отчужденных от жизни духа. Образование мира объектов есть источник всех несчастий человека. Предел объективации - власть техники над человеком. Вообще, согласно Бердяеву, результаты творчества носят характер не реалистический, а символический. Реалистическое творчество было бы преображением мира, концом этого мира, возникновением нового неба и новой земли. Творческий акт есть акт эсхатологический, он обращен к концу мира.

Эсхатологична, по Бердяеву, и всемирная история. Смысл истории предполагает конец истории. И напротив - признание бесконечного прогресса в истории есть признание бессмысленности истории. Смысл истории означает преодоление распада и дурной бесконечности времени, т. е. творческое обнаружение радикально иного, нового зона, «последнего», эсхатологического мира, противостоящего миру объективации, отчужденности, безличности, вражды.

Философия свободы и философия творчества - средоточие всей философии Бердяева. Из этого центра исходят и к нему возвращаются его метафизика, философия религии и культуры, его ис-ториософия, гносеология, этика.

Основой этики Бердяева является персонализм. Бердяев различает три утики: этику закона, этику искупления я этику творчества. Всякий подлинный нравственный акт есть акт личный, несущий творческую новизну. И в этом смысле этика, так же как и философия религии, философия культуры "и философия истории, наконец, как вся философская антропология Бердяева, упирается в эсхатологию - в проблему конечного смысла, проблему бессмертия, ада и рая. И здесь Бердяев выносит свое решительное суждение: ад находится в субъективном, а не объективном, и он остается во времени, в бесконечном времени, не переходит в вечность. Онтология вечного ада невозможна. Ад создан «добрыми» для «злых», и потому они оказываются злыми. Царство Божье по ту сторону нашего здешнего «добра» и «ала», и мышление о нем всегда может быть лишь апофати-ческим.

Даже из этого краткого пересказа основных положений философского мировоззрения Бердяева становится понятным, что проблема «человек и машина» для этого мировоззрения не только не случайна, но, напротив, с необходимостью вплетена в одну цепь с другими антропологическими темами его книг и статей - «Человек и Бог», «Человек и космос», «Человек и общество», «Человек и власть», «Человеческая личность и сверхличные ценности»,- призванных раскрыть важнейшие пункты философии персоналистически ориентированного неогуманизма.

Первая попытка Бердяева сформулировать проблему соотношения человека и техники относится к 1915 г.: это была его статья «Дух и машина» (газета «Биржевые ведомости» от 12 октября). Статья эта, направленная против пробужденных первой мировой войной неославянофильских иллюзий о превосходстве «силы русского национального духа» над «бездуховной мощью германского техницизма», интересна тем, что в ней Бердяев рассматривает технику как освобождающее «дух человека» начало: «Секуляризация, как и машина, убивает не дух, а материю. Машинизация есть отрывание и выделение материальной тяжести из духа, облегчение духа... С вхождением машины в человеческую жизнь умерщвляется не дух, а плоть... Боязнь и страх машины есть материализм и слабость духа... Русское сознание должно отречься от славянофильского и народнического утопизма и мужественно перейти к сложному развитию и к машине».

В начале 20-х годов Бердяев вновь возвращается к теме «человек и машина», на этот раз рассматривая ее уже в историософском аспекте. Такой подход вполне понятен - о решающей, поворотной роли техники говорили в те годы все: и идеологи технократических утопий, и их оппоненты (вспомним «Мы» Е. Замятина), и футуристы, и пролеткультовцы, и художники революционного авангарда, и молодые федорианцы (здесь прежде всего нужно упомянуть В. Н. Муравьева, участника бердяевской «Вольной академии духовной: культуры», автора книги «Овладение временем»), и, наконец, сенсационный в ту пору О. Шпенглер: именно главой «Машина» (где машина выступает как итоговый символ «фаустовской души» и всей западноевропейской цивилизации) заканчивается второй том его «Заката Европы». Бердяев также говорит о поворотном значении техники в судьбе человека. «Вхождение машины» (так называется глава в книге Бердяева «Смысл истории», Берлин, 1923) - это «величайшая революция, какую только знала история - кризис рода человеческого»; суть же кризиса в том, что машина «не только по видимости покоряет человеку природные стихии, но она покоряет и самого человека; она не только в чем-то освобождает, но и по-новому порабощает его» (с. 181). Появление машины оценивается Бердяевым как конец традиционного гуманизма и его ценностей: «Это новая страшная сила разлагает природные формы человека. Она подвергает человека процессу расчленения, разделения, в силу которого человек как бы перестает быть природным существом, каким он был ранее» (с. 182).

В публикуемой статье «Человек и машина» - статью эту Бердяев особенно ценил: она перепечатана в шести его сборниках, изданных на иностранных языках,- его взгляды на проблему кризиса человека и человечности, вызванного "бурным развитием техники и натиском сциентистско-технократиче-ской идеологии, представлены с наибольшей последовательностью. Конечно, и здесь вдумчивому читателю остается немалый простор для вопросительных знаков на полях. Здесь правомерны и встречные вопросы: служит ли техника лишь символом отчуждения и власти, или она - новая среда, реализующая возможности человека? Что мешает нам говорить о красоте технических изделий, об эстетике технического дизайна, о расширении и продолжении в технике человеческого организма (вспомним «Ор-ганопроекцию» П. А. Флоренского) 7 И вправе ли мы думать о безнадежности гуманитаризации «технического» мышления? И, наконец, если техника меняет характер и организацию труда, означает ли это, что человек всегда покорно следовал навязанным ему формам? Увы, Бердяев ничего не говорит о связях техники с различными социальными структурами. Для него техника есть только объект для человека, извне его детерминирующий. Но способен ли человек «духовно ограничить власть техники», т. е., согласно Бердяеву, превратить технику в субъект, оставаясь при этом на почве субъект-объектного дуализма?

У Бердяева необычайно широкий горизонт, позволяющий разом охватить многие аспекты проблемы, но при атом крайне узкий сектор проясненное™, конкретной философской проработанно-сти самой проблемы. И ^ю понятии: гго занимает не столько мысль о мысли в отношении каких-либо предметов или объектов, сколько сами объекты, отношения между ними и правильное отношение к ним. В результате и предмет, и образ предмета, и мысль о них оказываются почти тождественными, слипшимися и оттого застрявшими между гениальными догадками а тривиальностью. Отсюда, из недостаточной от-рефлектированности разных уровней концептуализации проблемы,- тенденция к мифопоэтическому, натурфилософскому, «алхимическому» способу описания; отсюда и неизбежно «литературный», граничащий с неосознанной «литературщиной» стиль философствования. Здесь публицистическое возбуждение или поэтическая мечта оттесняют собственно философское усилие как некую обременительную помеху, навязываемую неизбывной объективацией.В конце жизни Бердяев вновь вернулся к теме «человек и машина». В значительной мере это было повторением сказанного; семидесятичетырехлетний философ остался верен своей прежней оценке роли техники, так же как и своей вере в победу человеческого духа. Бердяев, настаивая йа том, что машина и техника имеют космогоническое значение, устанавливает «четыре периода в отношении человека к космосу»: 1) погружение человека в космическую жизнь, зависимость от объектного мира, невыделенность еще человеческой личности, человек не овладевает еще природой, его отношение магическое и мифологическое (примитивное скотоводство и земледелие, рабство); 2) освобождение от власти космических сил, От духов и демонов природы, борьба через аскезу, а не технику (элементарные формы хозяйства, крепостное право); 3) механизация природы, научное и техническое овладение природой, развитие индустрии в форме капитализма, освобождение труда и порабощение его, порабощение его эксплуатацией орудий производства и необходимость продавать труд за заработную плату; 4) разложение космического порядка в открытии бесконечно большого и бесконечно малого, образование новой организованности, в отличие от органичности, техникой и маши-лизмом, страшное возрастание силы человека над природой и рабство человека у собственных открытий 3.Но после небольшого отступления Бердяев делает характерное для его стиля мышления корректирующее дополнение: «Возможно мыслить также пятый период в отношении человека к природе. В этом пятом периоде будет еще большее овладение человеком силами природы, реальное освобождение труда и трудящегося, подчинение техники духу. Но это предполагает духовное движение в мире, которое есть дело свободы»".Конечно же, в этом своем завещании Бердяев, говоря о свободе, вовсе не имел в виду «свободу выбора», когда человека представляют стоящим перед жизнью или историей, словно перед рекой, с раздумьями о возможных способах через нее перебраться. Нет, свобода для Бердяева означала то, что мы уже плывем, барахтаемся, и еще не поздно - вопреки всем сцеплениям! - изменить свою и общую судьбу.

Е. В. БАРАБАНОВ

3 См.: Бердяев Н. Царство Духа и Царство Кесаря. Париж, 1951, с. 38.

4 Т а м ж е, с. 39.

Николай Александрович Бердяев родился в Киеве 6 (18) марта 1874 г. в дворянской семье. Воспитывался в Киевском кадетском корпусе; в 1894 г. поступил сначала на естественный, а затем на юридический факультет Киевского университета. В том же году Бердяев сближается со студенческой группой, близкой к марксизму, а позже примыкает к социал-демократической партии. После ареста в 1898 г. он был исключен из университета и на три года сослан в Вологду. Здесь, в ссылке, определяется разрыв Бердяева с революционным движением, его путь от «критического марксизма» к «этическому идеализму». Знаками этого поворота стали его книга «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о II. К. Михайловском» (СПб., 1901) и статья «Этическая проблема в свете философии идеализма» в нашумевшем сборнике «Проблемы идеализма» (М., 1902). В 1905 г. Бердяев вместе с С. Н. Булгаковым издает в Петербурге общественно-философский и литературный журнал «Вопросы жиани», двумя годами позже принимает активное участие в основании петербургского «Религиозно-философского общества». С 1908 по 1922 г. Бердяев жил в Москве. Здесь он участвует в Религиозно-философском обществе имени Вл. Соловьева, в создании религиозно-философского книгоиздательства «Путь»; здесь же - в начале десятых годов - он впервые формулирует основы своей оригинальной философии свободы и философии творчества, запечатленные в его книгах «Философия свободы» (М., 1911) и «Смысл творчества» (М.,1916).

Войну 1914 г. и русскую революцию Бердяев -пережил не только как величайшее историческое потрясение, но и как события собственно^ судьбы. "Революция, по убеждению Бердяева, обнажила корни русской жизни и помогла узнать правду о России. Позже он писал: «Я сознал совершенную неизбежность прохождения России через опыт большевизма. Это момент внутренней судьбы русского народа, экзистенциальная ее диалектика. Возврата пет тому, что было до большевистской революции, все реставрационные попытки бессильны и вредны, хотя бы то была реставрация принципов Февральской революций. Возможно только движение вперед» ".

Однако осознание неизбежности революции не означало для Бердяева примирения с тем, что ей сопутствовало. Отсюда - противоречивость суждений Бердяева об «истоках и смысле русского коммунизма» и нападки на него с разных сторон: одни обвиняли его в «большевизанстве», в «симпатиях к красным», другие - в антикоммунизме.

В 1919 г. Бердяев был избран профессором Московского университета, осенью того же года им была основана Вольная академия духовной культуры

лософии истории, философии религии, о Достоевском.

В 1922 г. Бердяев был выслан из России вместе с большой группой русских писателей и ученых. С 1922 но 1924 г. он жил в Берлине, где читал курсы лекций но истории русской мысли и этики; там же, в Берлине, им была создана Религиозно-философская академия, перенесенная в 1925 г. в Париж. В Париже с 1925 по 1940 г. Бердяев редактировал основанный им журнал религиозно-философской мысли «Путь».

Годы жизни Бердяева во Франции были временем усиленного философского творчества. В этот период им написаны наиболее значительные философские книги: «Философия свободного духа» (2 тт. 1927-1928; эта книга была удостоена премии Французской академии), «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931), «Я и мир объектов. Опыт философии одиночества и общения» (1934), «Дух и реальность. Основы богочеловеческой духовности» (1937), «О рабстве и свободе человека. Опыт персоналистической философии» (1939). Все эти книги были переведены на многие европейские языки (а после войны и на японский) и принесли Бердяеву мировую известность.

И во время войны, и после ее окончания Бердяев оставался верен своей открыто провозглашенной патриотической позиции. Он настойчиво убеждал всех в «послевоенном преображении России», хотя и мучительно переживал нарастание сталинско-ждановского террора. Особенно тяжелое впечатление произвела на него история с А. Ахматовой и М. Зощенко.

До конца своей жизни Бердяев продолжал философскую работу. Последние книги, написанные им,- «Опыт эсхатологической метафизики», «Экзистенциальная диалектика божественного и человеческого», «Царство Духа и Царство Кесаря», «Истина и откровение»,- еще одна редакция его трагической философии свободы. Изданы они были уже после его смерти.